Ресторан был не очень велик, но щедро разукрашен. Стены его единственного узкого и длинного зала были увешаны зеркалами в бело-розовых рамах такого сложного рисунка в стиле рококо, что в неярком освещении зала Палмер долго не мог разглядеть его завитки и виньетки. Слегка сощурившись и опустив глаза, Палмер заглянул в свой бокал, поднес его ко рту и, не торопясь, медленными глотками, выпил все до дна.

Напротив него за столиком сидел Мак Бернс и почти неслышно мурлыкал в телефонную трубку, которую с почтительными извинениями недавно принес ему метрдотель. Они вдвоем пришли в ресторан вскоре после часа дня, и их с многочисленными поклонами провели сквозь плотную толпу ожидающих у бара к угловому столику. Едва они успели заказать аперитив, как к столику поднесли телефон.

— Нет, милочка...— ворковал Бернс голосом, в котором не чувствовалось особой теплоты.— Пошли его...— Но последующие слова уже невозможно было разобрать.

Палмер потягивал свое виски и наблюдал за Бернсом, что, по-видимому, и полагалось делать. Весь этот спектакль: сцена встречи в здании банка, демонстрация прекрасно подготовленного досье на него и его семью и, наконец, этот ресторан, предназначенный поражать клиентов своей роскошью,— был поистине впечатляющим. Бернс занимал определенное положение в обществе, как человек влиятельный. Палмер это знал и недоумевал, к чему он прибегает к таким дешевым приемам для утверждения своего престижа. Обладал ли он в действительности той силой, которую ему приписывают? Палмера вдруг стали одолевать сомнения, можно ли вообще верить репутации Бернса. Он слыл человеком проницательным; почему же у него не хватает проницательности, чтобы понять, насколько невыгодное впечатление производят его трюки?

Бернс положил телефонную трубку на рычаг и взглянул на Палмера.— Вуди, вам придется извинить меня, еще одну минутку,— сказал он и снова взял трубку: — Душечка, соедините меня с Каракасом в Венесуэле,— отчетливо проговорил он, обращаясь к телефонистке.— Номер Сан-Мартин 00-40, а за это время вы успеете ещё соединить меня с моим оффисом. Спасибо, детка. Палмер чувствовал себя неловко, он старался не смотреть на Бернса и внимательно изучал в бокале янтарные глубины своего шотландского виски. Затем он услышал, как Бернс сказал: — Вуди, извините, еще минутку.— Подняв глаза, Палмер увидел, что Бернс снова наклонился и говорит мурлыкающим голосом в трубку: — Это я, лапочка. Позовите-ка к телефону...— Слова зазвучали невнятно и растворились в жужжании его гортанного голоса.

Откинувшись на банкетке, Палмер на минутку закрыл глаза в надежде, что чувство неловкости наконец пройдет. Бернс ничуть не смущен, почему же он должен терзаться сомнениями. Палмер открыл глаза и снова принялся изучать Бернса.

Он был примерно одного возраста с Палмером — что-нибудь около сорока пяти, темный оттенок его кожи как-то не вязался со светлыми, цвета спелой ржи, короткими волосами. Курчавая шевелюра Бернса была старательно зачесана назад без пробора. Палмер с интересом наблюдал за тем, как быстро менялось выражение этого подвижного лица: его костная структура отчетливо вырисовывалась под кожей, хотя все острые углы были как бы сглажены и смягчены.

Палмер решил, что такое лицо может быть только у человека, который очень нуждался в детстве, точнее, был беден в самом примитивном смысле этого слова — беден до нищеты. Позднее — и, по-видимому, это произошло сравнительно недавно — тонкий жировой покров смягчил черты его лица, истощенного нуждой. Однако смягчил не полностью. И разумеется, печать нужды не могла исчезнуть бесследно. У Бернса был тонкий нос с удлиненными алчными ноздрями. На гладком, лишенном морщин лице выделялись большие глаза в светлом обрамлении не тронутой загаром кожи — по-видимому, след от больших защитных очков. Палмеру казалось, что именно рот придавал лицу этого человека выражение жестокости и неуязвимости. Узкие и жесткие в состоянии покоя губы принимали совершенно иной вид, когда Бернс начинал говорить. Его рот мог раздвинуться и затвердеть, как, например, во время разговора с Бэркхардтом. Его губы то надувались, то забавно морщились, когда он излагал содержание досье Палмера. В данный момент губы Бернса, мирно настроенного и непринужденно беседовавшего с человеком, к которому, видимо, питал доверие, почти не двигались.

Палмер пришел к выводу, что Бернс в общем-то человек по-своему интересный, даже элегантный, но со странностями. А нарочитая мимика не только служила для него маскировкой, но и мешала ему самому постичь подлинную суть собственного характера, а подчас и намерения. Даже светлые волосы были, как видно, частью его маскировки. И все же, осмотрительно напомнил себе Палмер, где-то глубоко внутри у этого человека была запрятана его подлинная сердцевина. Несмотря на претенциозность и мелкое тщеславие, Бернс не смог бы достичь своего нынешнего положения, не отдавая себе отчета в том, кем и чем он в сущности является.

Взяв со стола свой стакан, Палмер обнаружил, что он пуст. В ту же минуту около него выросла фигура официанта, который, вопросительно изогнув бровь в сторону пустого стакана, все же сделал вид, что боится помешать телефонному разговору Бернса даже коротким: «Еще, сэр?» Палмер утвердительно кивнул, решив принять участие в этой небольшой пантомиме, недоумевая, однако, какие именно специфические качества Бернса позволяли ему вовлекать здравомыслящих людей в затеваемые им повсюду театрализованные представления.

— Шотландское виски с содовой,— произнес он нарочито громким голосом, желая освободиться от состояния транса, в котором пребывал, и не без удовольствия увидел, как вздрогнул от неожиданности официант.

— ...и не думайте про воскресное выступление...— сосредоточенно жужжал в трубку Бернс.

Сделав заказ, Палмер принялся внимательно разглядывать запонки Бернса. Каждая из них представляла собой оправленную в золото модель структуры атома, элементы которого были великолепно выточены из сапфира и четырех крошечных бриллиантов. Слегка прищурившись, Палмер старался отчетливей рассмотреть детали узора.

Наконец Бернс опустил телефонную трубку на рычаг.

— Линии на Каракас заняты,— проговорил он небрежно.— Ах, вот что вас заинтересовало? Это моя эмблема.— Отстегнув запонку, он поднес ее ближе к глазам.— Углерод,— нараспев произнес он.— Углерод, без которого существование жизни на земле было бы невозможно,— добавил он торжественно.— Бесценный божий дар человеку, разумеется, если не считать самой жизни.

— Значит, сапфир — это атомное ядро, а бриллианты — электроны,— сказал Палмер.

Рот Бернса, приоткрывшийся было для того, чтобы заговорить, на мгновение снова сомкнулся и холодно застыл, но тут же расплылся в улыбку приятного изумления: — Лэйн был прав. Вы слишком умны для банкира. Однако эта штучка имеет и другое значение.— При этих словах Бернс повернул руку так, что бриллианты метнули острые голубовато-белые лезвия света прямо в глаза Палмеру.— Сапфир — это человек, индивидуальность. Бриллианты прикованы к нему на всю жизнь. Это — здоровье, богатство, друзья и деньги, четыре элемента счастья.

— Здоровье, богатство, друзья и деньги? — переспросил Палмер. Он не был уверен, правильно ли расслышал.

Бернс пристально глянул на него, и его желтоватые глаза чуть потемнели.— Именно так,— сказал он.— Губы его на мгновение сжались, как бы утверждая и в то же время отвергая какие-то противоречивые мысли. Затем Бернс сказал: — Я думаю, нет нужды объяснять финансисту разницу между богатством и деньгами.

В этот момент появился официант, который принес виски Палмеру, и он снова откинулся на спинку банкетки.

Бернс не прикоснулся к своему бокалу.

— Деньги — это то, чем обладаешь, и если их достаточное количество и держишь их в течение достаточно длительного периода, то они превращаются в богатство,— сказал Палмер.

Бернс покачал головой.— Позвольте мне стать вашим финансовым советником,— сказал он.— Деньги — это то, что я имею. Богатство — это то, что я, умирая, оставлю своим детям.

— Или,— продолжил развеселившийся вдруг Палмер,— деньги — это то, что мы тратим, а богатство — это что сберегаем.

— Нет. Деньги — лишь удобрение. Богатство же — собранный урожай.

Бернс наклонился над столом, и бриллианты в его запонках щедро заискрились.— Скажите, Вуди, почему я не могу говорить таким образом с Лэйном Бэркхардтом? — спросил он.

Палмер прищурился, затем взглянул ему прямо в глаза:

— А у вас это действительно не получается?

— Разумеется, нет. Мы никогда не ладили. В чем тут причина?

— Но вам лучше знать, ведь вы работаете с ним гораздо дольше, чем я.

— А вы знаете его с детства,— отпарировал Бернс.— Так какой же все- таки будет ответ?

— Думаете, я сказал бы, даже если бы я знал? — ответил Палмер вопросом на вопрос.— Да и вы никогда не скажете мне, откуда знали, что я именно тот человек, о котором вы должны были собрать соответствующую информацию. Это область профессиональных тайн.

Бернс мгновение помолчал.

— Если я все же расскажу вам, то вы должны обещать мне, что об этом не узнает ни одна живая душа.

— Не могу обещать,— ответил Палмер, которому показалась забавной неожиданно наивная торжественность в голосе собеседника. Ему вспомнилась клятва верности, произносимая нараспев мальчишками, которые затевали какое-нибудь тайное общество.— Вы же понимаете.

— Пожалуй, понимаю,— медленно сказал Бернс.— Думаю также, что знаю, почему мы с Лэйном не можем...— Тут он остановился и пожал плечами. Затем сказал с неожиданной силой: — Но пусть между нами никогда не будет других тайн, Вуди. Я говорю совершенно серьезно.

Наивность маленького мальчика, к удивлению Палмера, уступила место такой жесткости, какая не могла иметь ничего общего с тем, что они сейчас обсуждали. Конечно, если он не истолковал превратно то, о чем говорил ему Бернс.

— Я банкир,— ответил Палмер.— И располагаю лишь двумя категориями ценностей, которые могу предложить: деньги и умение хранить тайну вкладчика. Терпеть не могу тайн, но за мою жизнь мне пришлось хранить их больше, чем хватило бы на двоих.

— Но не скрывайте их от меня, Вуди,— настаивал Бернс.— Мы не можем позволить себе такую роскошь, особенно теперь.— Он перевел дыхание.— Имеете ли вы хоть малейшее представление, в какую историю вы попали по чужой милости? Или хотя бы о том, как может накалиться обстановка, до того как с нами окончательно покончат.

— Обстановка, по-видимому, уже достаточно накалилась для того, чтобы встревожить Бэркхардта.

— Еще бы! — отрезал Бернс.— Когда начинает беспокоиться Бэркхардт, на мою долю достается вдвое больше беспокойств. Когда же начинаем беспокоиться мы оба, то у нескольких миллионов людей появляется более чем достаточно оснований для тревоги.

Взяв вторую порцию виски, Палмер пил медленными глотками, преисполненный решимости дождаться, пока Бернс допьет хотя бы свой первый бокал.— Что хорошо для «Юнайтед бэнк», то хорошо и для Америки,— сказал он.— А что плохо для...

— Совершенно точно. Вас, по-видимому, очень тщательно проинформировали,— сказал Бернс.

— Мой аппарат работал над получением этих данных все утро,— шутливо повторил Палмер фразу, сказанную ранее самим Бернсом.

Откинувшись назад, Бернс внимательно посмотрел на Палмера. Его оригинальное лицо ничего не выражало в этот момент, даже рот был совершенно неподвижен. Потом он улыбнулся широкой и доброй улыбкой.— Вуди,— начал он и остановился, как бы прислушиваясь к тому, как это слово некоторое время вибрирует в воздухе над ними,— Вуди, почему бы вам не уйти из ЮБТК? Можно найти лучшее применение для такого вице-президента, как вы.

— Уйти? Да я еще даже не начинал там работать,— удивился Палмер.

— Знаете, что сделал бы со мной Лэйн, если бы я переманил вас? Мне лучше бы сразу перерезать себе горло.

Палмер чувствовал себя несколько неловко, но улыбнулся, снова увидев перед собой маленького мальчика, который выдумывает всякие ужасы и сам пугается их.— Ну, не надо преувеличивать,— сказал он.— У вас остались бы еще запонки, на которые можно прожить несколько лет.

Он тут же пожалел о своих словах. Это было бестактно, и Бернс был вправе обидеться на него. Шутка имела неприятный привкус анекдотов о греках и сирийцах, поэтому Палмер почувствовал себя очень неловко. Он заставил себя взглянуть на Бернса, ожидая его реакции.

Глаза Бернса слегка расширились, но рот был неподвижен, и потому Палмер никак не мог предвидеть, что сейчас произойдет.

— Скажите, они действительно нравятся вам? — неожиданно спросил Бернс и стал вынимать запонки из петель манжет.— Вот, дорогой, берите их, они ваши.

— Но послушайте, я...

— Берите, берите их, я говорю совершенно серьезно.

— Но мне не ну...

— Ерунда,— настаивал Бернс, передавая ему запонки.— Они ваши, и все тут. Забудем об этом. Я все равно подарил бы вам запонки на рождество. Но если мне человек понравился в августе, неужели я должен ждать до декабря, чтобы признаться ему в этом?

С удвоенным чувством своей вины за то, что сперва сказал неуместную глупость, а потом был еще и вознагражден так несоразмерно, Палмер пробормотал что-то невразумительное, похожее на «благодарю вас», и взял запонки. Бернс поднял руку, длинные пальцы которой украшали безупречно подпиленные ногти с белыми лунками и аккуратно подстриженной вокруг них кожицей. Ровный блеск ногтей заставил Палмера заподозрить, что ногти были отполированы,— обычай, обнаруженный им у некоторых мужчин в Нью- Йорке, но не привившийся в Чикаго.

Бернс щелкнул пальцами, и метрдотель появился перед ними как из-под земли.

— Алекс,— обратился к нему Бернс. И снова певучий отзвук его голоса поплыл где-то у них над головами.— Алекс, голубчик, достаньте небольшой футляр для драгоценностей мистера Палмера, а для меня раздобудьте пару фирменных запонок этого клуба, быстренько, ладно?

Алекс кивнул и тут же исчез. Палмер и Бернс несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Палмер ощущал только унизительное чувство своей несостоятельности потому, что как раз сегодня надел рубашку, обшлага которой застегивались на пуговицы. У его были недурные французские запонки, и, если бы сегодня они были при нем, он смог бы немедленно отплатить Бернсу любезностью за любезность.

— Итак,— сказал Бернс,— я все ждал, когда же Лэйн даст мне наконец человека, с которым я мог бы сотрудничать. Но я никогда бы не подумал, что за этим человеком придется посылать в Чикаго.

— Когда же мы приступим к нашему сотрудничеству? — спросил Палмер.

— Дорогой, мы работаем уже в течение пятнадцати минут, или вы этого не заметили? — удивился Бернс.

Палмер усмехнулся: — Ну, если это называется работой, значит, меня уже много лет жестоко дурачили на этот счет. Что же мы делаем в данное время?

— Позволяем себя обозревать,— объяснил Бернс.— Вместе. Именно там, где нужно. Именно тем, кому нужно. Это напоминает мне первые мои шаги в Голливуде. А сейчас постарайтесь не оглядываться по сторонам. За столиком в углу зала сидит человек, который почти кончил свой ленч. Через минуту он встанет, направится к выходу и по пути остановится около нас, чтобы поздороваться. Имя его не имеет никакого значения. Но он наводчик на службе у нескольких влиятельных журналистов. Однако даже этого недостаточно, чтобы я пригласил его присесть за наш столик и выпить рюмку коньяку. Его единственная обязанность состоит в том, чтобы зарегистрировать факт, что мы с вами сидим за одним столиком, и сообщить о нем по назначению.

— А что придает особое значение тому факту, что мы с вами сидим здесь вместе?

— Любой человек, который пришел на ленч с Маком Бернсом, уже может быть темой для газетной статьи. Этот субъект — типичный представитель рекламной шушеры, орудующий в сфере дешевых сенсаций. Так начинал и я двадцать лет назад. Он рыщет по городу: напав на след какой-нибудь знаменательной или забавной истории, он продает свою находку журналистам с тем, чтобы они упомянули в своих статьях о его клиентах.

— А не проще было бы просто показаться вместе журналистам?

— Не годится,— сказал Бернс медленно, как будто в раздумье покачав головой.— Вуди, мне, конечно, нужно еще очень многому научиться в банковском деле, но вам следует лучше разбираться в вопросах прессы и рекламы. Тему или сюжет нельзя совать журналисту под нос. Он автоматически заподозрит тут что-то неладное. Нужно, чтобы эта тема как бы просочилась к нему. Вот тогда он прибежит к вам, чтобы докопаться, в чем дело. Ибо тогда ему кажется, что он сам пронюхал что-то. У него появится уверенность в том, что это действительно так. И вот тогда он смело печатает свою статью.— Рука Бернса потянулась через стол и коснулась руки Палмера.

— Внимание. Ага, уже встает из-за стола. Когда он будет приближаться, сделайте вид, что не замечаете его.

Не прошло и минуты, как в их сторону направился тучный мужчина лет под пятьдесят, с землистым цветом лица. Поравнявшись с их столиком, он приостановился и широким жестом, безмолвно приветствовал их. Бернс глянул на него с притворным удивлением, но тут же расплылся в преувеличенно любезной улыбке:

— А-а, это ты? Здорово, дружище Лен.

Мужчина приблизился, на них сразу пахнуло винным перегаром.

— Мэкки, душа моя, wie geht's? [как поживаем? (нем.)]

— Все та же старая шарманка.

— Много зашибаешь?

Бернс злорадно усмехнулся: — Тебе бы показалось, что очень много.

Лен понимающе захохотал и повернулся к Палмеру.— Лен Бэннон,— представился он, протянув было руку.

Палмер, избегая его взгляда, кивнул головой.

— Это Вуди Палмер. Знакомьтесь,— сказал Бернс.— Но пожалуйста, забудь, что ты видел его здесь, Ленни, понял, дружочек?

Глаза Лена испуганно округлились.

— Что-нибудь серьезное?

Бернс, покачав головой, улыбнулся: — Лен, милый, ты только не обижайся, но разобраться во всем тут не по силам даже твоей мозговитой башке.

— О'кей, Мэкки, пусть будет по-твоему. Seid gesund. [Будьте здоровы (нем.)].— Лен потянулся рукой к Бернсу, тот коротко пожал ее, и толстяк заторопился к выходу.— Передай от меня привет Большому Вику,— крикнул он уходя.

— Ну вот, на сегодня дело сделано,— пробормотал Бернс, глядя ему вслед, затем повернулся к Палмеру и сказал: — Отлично.

— Ну, ладно, предположим, он узнает, что я банкир из Чикаго, вы же этого хотели. Но о том, что я буду работать в ЮБТК, еще неизвестно даже прессе.

Бернс нахмурился: — А разве Лейн не показывал вам нашу информацию для печати? — Он пошарил во внутреннем кармане пиджака и вынул сложенный лист бумаги.

— Это сообщение было сегодня разослано с курьером редакциям газет и телеграфным агентствам,— сказал он.

Палмер развернул лист, оказавшийся бланком «Юнайтед бэнк», напечатанным золотыми буквами.

Аккуратно отпечатанный заголовок размноженной на ротапринте информации гласил:

Палмер с удивлением поднял глаза на Бернса.— Никто не согласовал этого со мной. Официально я приступаю к работе лишь через месяц.

— Вуди, мы, как говорится, плывем в одной лодке. Я взял эту копию со стола высокой блондинки, сидящей при входе на верхнем этаже.

— Но ведь вы же советник ЮБТК по вопросам рекламы? — вызывающе спросил Палмер.— Разве такого рода материалы рассылаются без вашей визы?

— Никому не известно, что это входит в мои обязанности. Вот почему было так важно, чтобы Лен Бэннон увидел нас вместе.

— Тогда кто же, черт побери, рассылал это сообщение? Отдел рекламы? — спросил Палмер, начиная злиться.

— Ну да, кто же еще!

— Даже предварительно не согласовав со мной! Что за бесцеремонность, черт возьми.

Бернс развел руками, подняв ладони вверх, и незастегнутые обшлага его рубашки виновато затрепетали, словно крылья.— Вам что-нибудь не нравится в этой информации? — спросил он.

— Не знаю,— буркнул Палмер и, спохватившись, что еще не прочел содержание сообщения, снова взялся за него:

«Лэйн Бэркхардт, президент и председатель правления ЮБТК, крупнейшего американского банка, объявил сегодня, что известный чикагский банкир, Вудс Палмер- младший, бывший президент...»

Рядом с локтем Бернса снова тихо, но настойчиво зазвонил телефон.

Палмер прервал чтение.

— Вероятно, Каракас,— виноватым голосом сказал Бернс.— Хэлло? —

Но его рот, твердо и жестко произнесший букву «о», внезапно смягчился.—

Это вас вызывают,— сказал он и передал трубку Палмеру.

— Хэлло?

— Мистера Палмера, пожалуйста,— ответила телефонистка.

— Палмер у телефона.

— Вас вызывает междугородная станция, подождите, пожалуйста.

Палмер подождал. Линия безмолвствовала. Тогда он сказал: — Говорите же, пожалуйста.

— Вудс? — прозвучал необычайно взволнованный голос Эдис.— Хэлло, Вудс?

— Эдис, откуда ты?

— Я звоню с дачи. Без конца звонит телефон, газеты хотят знать. Вудс?..

— Да, да, я слушаю.

— Вудс, это верно?

Несмотря на то что ее манера говорить, привитая ей в колледже Уэллсли, надежно скрывала какие бы то ни было внутренние переживания, Палмер достаточно хорошо знал ее и сразу почувствовал, что в созданном ею вокруг себя и своей семьи искусственном мирке что-то сместилось. Как будто кто-то кинул в окно кирпич и осколки стекла разлетелись по ковру.

— Что верно, Эдис? — спросил он, не понимая, почему его радует возможность немного ее помучить.

— Про твою новую работу? Говорят… представитель «Чикаго трибюн» спрашивал меня и были люди из бюро «Сан-Таймс» в Нью-Йорке, Вудс?

— Разве Джерри не сказала тебе?

— Джерри? — Голос Эдис немедленно утратил оттенок обиды и зазвучал собственнически. Дети — это уже ее забота. В разговоре он коснулся детей. — Какое отношение имеет ко всему этому Джерри?

— Эдис, я же звонил сегодня утром.

— Звонил? Сюда к нам?

— Ну да. Тебя не было, и я просил Джерри...

— Меня не было сегодня утром? Когда же это было? — спросила Эдис.

— О, черт. Может быть, в восемь или в восемь тридцать по вашему времени.

— Чепуха,— возразила Эдис, снова почувствовавшая твердую почву под ногами.— Я была дома до десяти часов.

— Я попросил Джерри отыскать тебя. Она по своей милой привычке куда-то запропастилась, а потом сказала, что не могла тебя найти.

— Ну, дорогой мой, этого следовало ожидать от девочки ее возраста.— В голосе Эдис зазвучала привычная уверенная интонация. — С ней сейчас происходят всякие перемены. Это естественно.

— Ну, ладно,— сказал Палмер.— Скажи, как у вас там дела?

— Ничего, жить можно.

Палмер понял, что она снова чувствует себя в своей тарелке.

— Что же мне все-таки говорить представителям прессы, милый?

— Скажи, чтобы они звонили в Нью-Йорк. Сообщение было преждевременно передано прессе без моего согласия, и меня это здорово разозлило.

— А что, разве это неверно?

— О нет, в общем-то все верно.

— Хорошо, я...— Ее голос вдруг пропал, так как она отвернулась от телефона и разговаривала с кем-то рядом с ней.— Ну будь здоров, милый,— сказала она снова в трубку.

— А как тебе удалось найти меня здесь?

— О, конечно,— ответила она кому-то по ту сторону провода,— непременно... Милый, а в Нью-Йорке жарко?

— Эдис, я спрашиваю, как ты нашла меня здесь? — повторил Палмер, ощущая поднимающуюся в нем ничем не оправданную волну гнева.

— Я позвонила в клуб «Юнион лиг», там мне дали номер банка, а девушка в банке соединила меня с этим номером. У нас уже совсем прохладно.

— А я здесь задыхаюсь,— саркастически произнес Палмер.— Я позвоню тебе сегодня вечером или завтра. Всего хорошего.

— ...примерно полфунта, миссис Кейдж...— И затем снова громко: — Что ты сказал, милый?

— Я сказал: всего хорошего.

— Всего хорошего, милый.

Разговор был окончен. Палмер положил трубку на рычаг и жадно глотнул из своего стакана. Когда он взглянул на Бернса, то увидел, что тот наблюдает за ним с легкой усмешкой на губах. Улыбка эта была чуть-чуть асимметрична и казалась весьма загадочной.

— Итак, что же дальше? — вызывающе спросил Палмер.

— Дочитайте до конца информацию для печати.

— К черту информацию.

Бернс ничего не ответил. Затем, уже без улыбки, поднял свой стакан и потянулся через стол, чтобы чокнуться с Палмером.— А теперь тост,— сказал он, и в углу рта, сбоку, что-то дрогнуло.— Я не могу предложить тост за здоровье, богатство, друзей или деньги. Все это у вас есть.

— Можно обойтись и без тоста,— ответил Палмер, все еще сердитый на Бэркхардта и Эдис.

— Когда в первый раз пьешь с другом, без тоста нельзя,— настаивал Бернс.— Итак, за что же мы выпьем? Вряд ли у нас будет другая возможность позавтракать столь непринужденно после того, как мы начнем эту кампанию.

— Тогда давайте добавим к вашим запонкам еще один бриллиант,— не утерпел, чтоб не съязвить, Палмер.— Не выпить ли нам за мудрость?

— Когда есть деньги и друзья, разве нужна тогда мудрость? — спросил Бернс и тут же сам ответил: — Нет.

Односложный ответ Бернса еще витал в воздухе несколько мгновений, затем желтые глаза Бернса сузились.— Давайте-ка лучше выпьем за... э-э... за любовь.

Настороженно наблюдая друг за другом, они медленно, глоток за глотком опорожнили свои бокалы.

ДАЛЬШЕ >> Глава 7