В квартире Мака Бернса, стоя у окна, выходящего на Ист Ривер, Палмер раздумывал над тем, что Бернсу нельзя доверять, в сущности, ни в чем и особенно нельзя верить ему, когда он говорит, что пробудет десять дней в Олбани.

Долгой тренировкой приученный проверять факты, Палмер сделал все, что мог, чтобы удостовериться в правильности указанного в записке Бернса десятидневного срока. Помог звонок в контору Бернса. Секретарша ждала его не раньше рождества, до которого было одиннадцать дней. Палмер позвонил также Калхэйну по какому-то незначительному поводу и смог выяснить, что политический деятель не ждет Бернса в Нью-Йорке в течение по меньшей мере десяти дней.

Стоя теперь у окна в гостиной Бернса, наблюдая, как лучи автомобильных фар расплываются вдоль Ист Ривер-драйв сплошным желто-белым потоком на фоке черноты невидимой реки. Палмер размышлял, почему он так легко смог отогнать от себя мысль о возможном предательстве Бернса. Не то чтобы он не принимал в расчет эту мысль, а просто Палмер смог едва заметным усилием отодвинуть ее в своем мозгу на задний план.

В самом деле, думал сейчас Палмер, все, что он делал или собирался делать, кажется, не слишком волнует его. И это не потому, признавался он себе, что владевшее им желание лишало все остальное какого-либо значения. Нет. Перспектива предстоящего вечера не заполняла его напряжением, способным задушить все другие чувства. Короче говоря, как выразилась бы Джерри, он, видимо, очень хладнокровно относился к своей новой роли.

Три легких стука в дверь.

Палмер подошел к двери и приоткрыл ее на несколько сантиметров. Из коридора ему улыбалась Вирджиния Клэри. Он открыл дверь, впустил ее, закрыл дверь и запер. Потом повернулся и посмотрел на нее. Она стояла в полутьме, глаза блестели, на ее высоких скулах — слабый румянец, губы все еще в приветственной улыбке. Палмер знал, что у него на лице была такая же широкая, глуповатая, радостная ухмылка.

— Я бежала,— сказала она.

— Не надо было.

— Надо было. Я даже не покрасила губы.

— Помада почти вся съедена.

— Как всегда к концу дня,— сказала она.

— Выпьем что-нибудь?

— Немедленно.— Она пошла в гостиную. Палмер направился к бару, она остановила его и указала на длинную софу. Он сел и стал смотреть, как она готовит коктейли.

— В ведерке лед,— пробормотала она,— некоторые мужчины думают обо всем.

— Мой отец называл это умением все предусмотреть.

Она принесла стаканы к софе и села около него. Они чокнулись. Комната была освещена маленькой лампой на дальней стене у окна. Идея Палмера: достаточно света для них двоих, недостаточно для любого наблюдающего за окнами с противоположной стороны улицы. Кроме того, само расположение лампы делало наблюдение почти невозможным. Она освещала полупрозрачные шторы, образовывая световой щит между внешним наблюдателем и людьми в комнате.

Хладнокровное рассуждение, отметил он. Откуда такое хладнокровие?

— А как,— спросила Вирджиния,— твой отец назвал бы это?

— Идиотством.

Она кивнула:

— Я присоединяюсь к нему.

— Тогда давай выпьем и уйдем. Я совсем не уверен, что Мак действительно в Олбани.

— Я уверена.

— Почему?

— Я звонила ему в Олбани, как раз перед уходом с работы,— сказала она.— Поскольку у меня была вполне объяснимая причина попытаться встретиться с ним завтра. Он ответил, что вернется только через десять дней. Q.E.D. [Что и требовалось доказать (лат.)]

— Почему ты проверила его?

— Это казалось разумным.

— Волнуешься?

Она серьезно кивнула:

— Перепугана до смерти. У меня очень много причин для беспокойства. Я одинока. У меня деньги в банке. Я могла бы получить работу в газете в любое время, если бы мне понадобилось.

Он улыбнулся:

— В каком банке ты держишь свои деньги?

— Секрет.— Она отпила немного из своего стакана.— У тебя много денег, Вудс?

— А что?

— Достаточно, чтобы выстоять большой грязный скандал?

— Да.

— Тогда нам обоим не о чем беспокоиться.— Она снова легонько чокнулась с ним.— Но и в следующий раз я все равно буду проверять дважды.— Отпила виски и поставила стакан на массивное стекло коктейльного столика.

— Сегодня днем со мной приключилась на редкость смешная история. Некий мужчина остановился у моего рабочего стола. Пока мы с ним что-то обсуждали, он показал мне листок ватмана с прикрепленным к нему ключом. В ходе беседы он ни словом не обмолвился ни о ключе, ни о бумажке, я также. Ты думаешь, он пытался что-то сообщить?

— Не думая, я сказал бы да.

— У тебя есть какая-нибудь идея, что он имел в виду?

— Ничего хорошего.

— И если уже это было смешно,— продолжала Вирджиния,— то после я совершила уже совсем невероятный поступок. Я позвонила человеку, приглашавшему меня пообедать с ним вечером, и сказала, что плохо себя чувствую.

— Ты не должна была этого делать. Я говорю серьезно.

— Я знаю, что ты серьезно.

— В следующий раз так не делай.

— Почему?

— Это... это несправедливо по отношению к нему. Кем бы он ни был.

— Он меня не интересует,— сказала она.— Я пытаюсь решить относительно себя самой.

— Я думал, ты решила. Мне кажется, ты признала, что это идиотство.

— Да.— Она выпрямилась и посмотрела на него более пристально.

— И мне кажется, я предложил выпить и разойтись.

— Я не обратила внимания на это предложение.

— Оно все еще в силе.

Вирджиния взяла его руку, и он почувствовал теплоту ее тонких пальцев.

— Давай не говорить об этом,— попросила она.— Давай вообще помолчим. Немного.— Она повернула его руку, взглянула на ладонь, поднесла ее к губам и поцеловала.

Он обнял ее, когда она, медленно наклоняясь, легла к нему на колени. Поцеловал ее в щеку, потом в губы и почувствовал, как они приоткрылись под его губами. Она сказала что-то непонятное: слово утонуло у него во рту. Ее рука неожиданно напряглась, и Вирджиния прижала его рот к своему с такой силой, что поранила ему губу. Спустя момент она расслабила руку. Их губы разделились.

— Не говори ничего,— выдохнула она.

Он снял руку с ее бедра и потрогал губу. Посмотрел на палец — крови не было. Он подсунул руку ей под колено и стал медленно поглаживать ее ногу. В тишине комнаты раздавалось легкое потрескивание от движения руки по нейлоновому чулку. Его рука передвинулась выше.

Хладнокровность, отметил он. Как будто он всю жизнь каждый вечер занимался этим. Правда, подумал он, в сущности, большой практики в подобных делах не требуется, но все же...

— Гм,— произнес он вслух.— Вот тут есть прелестная вещица.

— Да.

— Как она себя чувствовала все эти дни?

— Так же, как в прошлый раз.

Спустя некоторое время он обнаружил, что лежит на толстом белом ковре на спине, с закрытыми глазами. Вирджиния куда-то исчезла. Он услышал, что она готовит коктейли. Открыв глаза, он увидел, что она стоит перед ним со стаканом в руке.

— Ты довольно-таки волосатый для блондина,— заметила она.

— Я стараюсь.

Она поставила ногу ему на грудь.

— Больно?

— Нет.

— Теперь?

— Если услышишь резкий звук, значит, сломалось ребро.

— Цыпленок.— Она сняла ногу и пошла к тахте. Он следил на расстоянии за игрой мускулов на ее крестце и бедрах. Она вернулась с двумя маленькими подушками и предложила: — Подложи себе под голову. Ковер вовсе не такой уж мягкий.

Когда он лег на подушку, она уселась ему на живот, поднесла стакан к его губам и постепенно наклоняла его, пока он пил.— Спасибо,— сказал он наконец.

— Если тебе станет тяжело...

— Не станет.

Она улыбнулась и, поставив стакан на пол около его головы, начала было говорить что-то, но запнулась.

— Скажи мне,— произнесла она наконец,— это у тебя результат усердной практики? Или же ты такой и есть?

— Как это?

Она слегка наклонилась вперед.

— Не будь тупым.

— Ах, ты об этом. Хорошо.— Он сделал гримасу, означающую: «Ну что я могу тебе сказать?» — Это не результат практики.

— Что я люблю в тебе больше всего, так это скромность.

— Я пытаюсь отвечать как можно скромнее,— настаивал он.— Но сам вопрос не так уж скромен. Во всяком случае, он может быть понят двояко. Его можно переадресовать: в чем секрет твоего фантастического успеха?

— Тот же ответ: не результат практики.

— Тогда что?

— О,— произнесла она.— Я могу тебе объяснить. Честно говоря, я могу ответить на оба вопроса. Причина того, что я хорошая, это ты, и наоборот.

— Очень ловко.

— Не придирайся,— предупредила она.— Для этого ты не в том положении сейчас.— Она подняла ноги с ковра и, скрестив их по-портновски, уселась на его животе.

— Ну как, тяжело?

— Сколько ты весишь?

— 1 стоун, 5 фунтов. [Стоун— мера веса (англ.) = 14 фунтам = 63,5 кг. Фунт = 453,6 г.] И все это давит на твои внутренности.

— Здорово!

Она снова опустила ноги на ковер.

— Вот это я имела в виду, говоря, что для придирок ты не в том положении.

— У меня появилась полезная мысль,— сказал он.— Упражнения для укрепления мышц живота. Мне нужна женщина, которая весила бы около 1 стоуна 5 фунтов. Тебя это не интересует?

— Нет.

Она наклонилась вперед и вытянулась на нем так, что ее лицо прижалось к его шее, а пальцы ее и его ноги соприкоснулись.— Замечаешь, что получилось? — спросила она.— Теперь ты совсем меня не чувствуешь.

— Как ты ошибаешься!

— Я имею в виду мой вес.

— А-а.

— Ты гораздо хуже кушетки.

— Придирки, придирки.

— Слишком костляв,— продолжала она,— кроме того, всякие выпуклости.

— Может быть, пружина ослабла?

— Должен быть какой-то способ ее укрепить.

— Должен быть.

— О,— сказала она, слегка покусывая его грудь.— Я знаю способ.

— Какой?

— Смотри.

Было немного позже девяти, когда зазвонил телефон. Палмер спал на животе, уткнувшись лицом в ковер. Он слегка пошевелился, потом окончательно проснулся и уставился на Вирджинию. Она приложила палец к губам. Они ждали, пристально глядя друг на друга, пока телефон прозвонил семь раз. В середине восьмого звонка он замолчал.

— Городской телефон,— сказала она.— Не из этого дома.

— Который час?

— В районе девяти. Голодный?

Он покачал головой.

— Что ты делала, пока я спал?

— Смотрела на тебя.

— И что же?

— И думала.— Она протянула ему сигарету, которую курила.— Думала о сексе.

Он затянулся один раз и вернул сигарету.— Что ты обнаружила?

— Что никто из нас никогда этого не поймет.

— Мне очень жаль.

— Не жалей. Я пришла к заключению: совершенно не обязательно это понимать. Это все равно, что любоваться деревом.

— Не все так чувствуют.

— Я хочу сказать, посмотри на нас двоих. Если бы мы перестали давать себе полную волю идти через все то, что носит название самых различных грехов и степеней виновности, мы скоро перестали бы получать какое бы то ни было наслаждение. Он оперся на локоть.— Ты упускаешь главное.

— Сегодня вечером не так уж часто упускаю.

— Главное в своем наблюдении,— упрямо повторил он.

— А-а, вот что.

— Именно то, что мы успешно избегаем упоминания и точного определения грехов. Как ты это объясняешь?

— Младенческим неведением. Я думаю, что однажды ночью весь этот груз свалится на нас.

— И мы сразу же потеряем способность наслаждаться?

Она вздохнула.

— Мне бы хотелось поговорить о чем-нибудь другом.

— Странная ты все-таки женщина!

— Да. Наполовину нимфа, наполовину старая дева.

— Какая ужасная ложь! И то и другое.

— Ладно. Как джентльмен, ты представил свои возражения. Теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.

Он снова устроился на ковре, положив голову на согнутую руку.

— Мне кажется, я что-то пропустил, пока спал. Разве объявлена неделя «Будь неджентльменом по отношению к Вирджинии Клэри»?

— О, помолчи.

Он закрыл глаза.

— Придирки, придирки.

— Мне до смерти хочется,— задумчиво произнесла она,— чтобы мы могли быть обыкновенными тайными любовниками. Женщина засыпает. Мужчина ходит по спальне на цыпочках и одевается. Утром она просыпается, чтобы обнаружить его уход и деньги на туалетном столике. Вместо этого ты спишь, а мне остается копаться в своей душе.

Он не смог ничего ответить и услышал, как она затянулась сигаретой и с силой выдохнула дым. Он молчал, продолжая лежать с закрытыми глазами.

— Я считаю, что это несправедливо,— продолжала она через некоторое время.— Я вела спокойную, нормальную жизнь. Мои грехи всегда находились под контролем. Самые страшные я совершала с большими интервалами. Я так долго не была на исповеди, что чувствую себя методисткой. [Религиозное направление, в котором исповеди отводится второстепенная роль.] Не без большого труда мне удалось поставить интимные отношения в разряд несущественной подробности — как норковая шубка: красиво на других, слишком роскошно для женщины моего круга. В первый же несчастный момент, когда мои глаза остановились на тебе, я поняла, что ты человек, с которым нужно быть особенно осторожной. Это не твоя внешность. Меня не влечет к какому-то определенному физическому типу. Было что-то в манере, с которой ты поглядел на меня. От тебя идут сигналы. Мой радар ловит их. Мне кажется, и у меня есть какие-то свои собственные сигналы или что-то в этом роде. Я не претендую на понимание всей этой техники. Но боже мой, Вудс, я мучилась, старалась взять себя в руки, я действительно старалась. Ты совсем не то, что мне нужно. Женат. Дети. Мой босс. Помнишь, когда мы танцевали на том обеде? Я чувствовала, что вся моя тренировка, журча, утекает в канализационную трубу. Когда мы потом шли по городу, я старалась быть честной и объяснить тебе все это ласково, но твердо. Я даже пыталась закончить небольшой ссорой. Но не могла. Ты не помнишь? Теперь все забыто. Но во всяком случае, тогда ты поблагодарил меня. Для тебя убийственно благодарить кого-нибудь. Без заикания ты не мог выдавить из себя ни слова. Это чертово заикание и прикончило меня. Оно показало мне, каков ты внутри, по крайней мере самую чуточку тебя, и превратило мои собственные внутренности в плавленый сыр. И вот я здесь развалилась вместе с тобой на фантастическом ковре Мака Бернса в то время, как должна была бы искать работу в какой-нибудь другой конторе и стараться забыть это происшествие.

Она замолчала. Спустя мгновение Палмер приподнял голову:

— Кончила?

— Полностью.

— У меня вопрос.

— Да?

— Как тебе удается быть такой несчастной и все же такой красивой?

Она ошарашенно взглянула на него.

— Ты уверен, что не злишься?

— Иди ко мне.

— Иду.

ДАЛЬШЕ >> Глава 36