— Я хочу внести полную ясность,— говорил Палмер. Его голос, усиленный системой микрофонов и акустикой банкетного зала отеля, стал от этого более глубоким.— Сберегательные банки являются положительной силой в жизни семьи и общества. Никто не ставит это под сомнение. Но... и вы знаете, что я не для того проделал весь этот путь до Сиракуз, чтобы не привезти с собой своего «но».— Он помолчал в ожидании смешков. Но вместо смешков раздался дружный хохот, это было здорово! Ухмыляясь, он подождал, пока смех стихнет.

— Но,— продолжал он,— как ответственные граждане, бизнесмены нации, каковыми являются все собравшиеся здесь, вы смотрите на экономику Соединенных Штатов как на единое целое. Я уверен, мы все одинаково считаем, что любое явление, способствующее длительному ослаблению этой экономики — даже несмотря на небольшой радиус действия или сугубо местное значение,— является опасностью для всей нации в целом.

— Именно такую опасность, я беру на себя смелость это утверждать, сберегательные банки представляли, представляют и будут представлять во всевозрастающем масштабе для экономики страны. Разрешите мне более четко обрисовать свою позицию. Есть множество способов, с помощью которых американцы осуществляют свою бережливость. Сберегательные банки — один из этих способов. Я выступаю не против сбережения денег, а, скорее, против попыток сберегательных банков собрать все деньги в свои погреба.

— Подумайте, что происходит с долларом, положенным в сберегательные банки. Закон запрещает этим банкам делать вклады во что-либо, кроме государственных облигаций, очень ограниченного числа ценных бумаг и закладных. Между прочим, это и заставляет сберегательные банки держать значительное количество своих ресурсов в виде наличных. Разрешите мне подчеркнуть еще раз, что в подобном хранении нет ничего предосудительного. Если бы число сберегательных банков, держащих скромные суммы денег, было ограниченно, тогда их влияние на экономику было бы незаметно. Но...

Несколько минут спустя после начала речи Палмер сделал паузу и воспользовался возможностью посмотреть по сторонам. Банкетный зал был полон. Хороший признак.

После довольно веселого обеда слушатели были настроены благожелательно. Палмер продолжал расписывать их потенциальные доходы до тех пор, пока не почувствовал, что эти люди теперь на его стороне. Оставалось только убедить их, что, выступая против билля об отделениях сберегательных банков, ни ЮБТК, ни другие коммерческие банки не преследуют — избави бог! — никаких эгоистических целей.

— Будь я одним из карнавальных уличных торговцев,— продолжал Палмер,— я бы использовал эту трибуну, держа в руках бутылку со змеиным ядом и гарантируя, что он выращивает волосы на бильярдном шаре.— Немного смеха, совсем немного.

— К сожалению, джентльмены, мне нечего продавать. В Сиракузах мой банк не занимается бизнесом, если не считать косвенных операций через ваши прекрасные местные банки. Мы и мечтать не смеем о том, чтобы переманить кого-нибудь из ваших ребят в Нью-Йорк.— Снова смех. Немного больше.

— Я не могу говорить от имени ваших местных коммерческих банков,— продолжал он,— но я абсолютно уверен, что они держат в своих руках все дела, которыми могут заниматься. Сиракузы — это процветающая, растущая община. Здесь широкое поле деятельности для многих банков. Вы предоставляете свои собственные деловые займы, кредитуете кого-то, собираете кредитные информации, управляете фондами, предоставляете займы на покупку машин, а равным образом и все прочие услуги, какие только могут предложить коммерческие банки.

— Но я прошу вас посмотреть не только на экономику Сиракуз. Я прошу вас рассмотреть...

Закончив речь, Палмер сошел с трибуны и прислушался к аплодисментам. Он еще не так много выступал с речами, чтобы обладать способностью разбираться в аплодисментах. Но они звучали достаточно громко и длились почти целую минуту. Он повернулся к председателю, чтобы принять формальное рукопожатие. Дальше был эпилог.

Позже, покинув сцену через боковую дверь, Палмер посмотрел на часы. Последние 15 минут ему очень хотелось проверить время, но он знал, что на аудиторию это произведет плохое впечатление. Теперь он увидел, что было 11 часов. До самолета оставался один час. В фойе отеля он принял поздравления еще нескольких членов комитета, двух местных коммерческих банкиров и пожилого человека, который заявил, что знал отца Палмера. Потом Палмер поднялся в свою комнату, которую взял для того, чтобы поспать днем. Он поднял телефонную трубку.

— Не можете ли вы сказать, когда уходит машина на аэропорт?

— В 11.15. Одну минутку, пожалуйста.

Трубка замолчала. Палмер нетерпеливо ждал.

— Мистер Палмер,— снова заговорила телефонистка,— вам кто-то звонил, пока вы были в банкетном зале.— Она дала ему местный номер телефона, но не знала имени звонившего. Палмер повесил трубку, нахмурился, потом застегнул молнию чемодана, взял пальто и вышел из комнаты. Кто бы ни звонил ему, подождет, когда он в следующий раз приедет в Сиракузы.

Палмер сошел вниз и направился к боковой двери, где голубой неоновый знак указывал стоянку машин авиакомпании. Несколько человек, выглядевших такими же усталыми, как, вероятно, и он сам, стояли и сидели около двери. Мимо прошел посыльный, бормоча на ходу:

— Мистер Мармер, мистер Мармер.

Палмер остановился:

— Палмер?

Посыльный медленно кивнул.

— Пожалуйста, возьмите вон ту телефонную трубку.

— Он немного подождал.— Спасибо, мистер Мармер.

Палмер удивленно моргнул, потом нашел в кармане 25 центов, отдал их рассыльному и поднял трубку.

— Говорит мистер Марм... Палмер.

— Одну минуту, пожалуйста.

В трубке что-то щелкнуло.

— Добрый вечер, мистер Палмер,— сказала Вирджиния Клэри.— Говорит Коммерческое банкирское братство по вязанию и плетению кружев, Сиракузское отделение.

— И это ты звонила раньше?

— Правильно, я думала, что ты...

— Что ты делаешь в?..

— ...возможно, захочешь посмотреть какие-нибудь сиракузские зрелища, раз уж ты...

— Черт возьми,— сказал он.

— Я рада, что ты не в аэропорту,— продолжала она,— было бы ужасно вызывать тебя там по радио.

— Это верно. А может быть, и нет.

— Вместо машины авиакомпании,— предложила она,— лучше взять такси.

— Потому что это дороже? Способ держать деньги в постоянном обращении?

— Потому что,— сказала она,— такси может довезти тебя до перекрестка Хилл-авеню и Вестерн-хайвей. Это, гм, номер семь.

— Номер семь чего?

— Увидишь.

— У меня такое чувство, что из-за этого я могу опоздать на самолет.

— Ты можешь сделать еще множество других вещей, включая и эту.

— М-м. Мы, рабы привычек, терпеть не можем, когда меняются наши планы.— Связь прервалась.— Алло? Алло? — Палмер оглянулся и посмотрел, не наблюдает ли кто за ним. Увидя себя в безопасности, он мягко положил трубку, поднял чемодан и пересек фойе, направляясь к главному выходу.

— Такси, пожалуйста,— сказал он швейцару.

Перекресток Хилл и Вестерн был в нескольких километрах от Сиракуз, окруженный небольшими группами деревьев и одинокими домиками. Когда такси остановилось, Палмер увидел длинное низкое главное здание роскошного отеля. Оно выглядело как очень шикарный пансионат для лыжников — красноватого дерева двери, гранит и кирпич.

— Номер семь,— сказал он шоферу.

Такси повернуло на изогнутую внутреннюю дорогу, идущую вдоль полукруга обособленных коттеджей. Каждый — маленькая копия главного здания. Теперь Палмер заметил, что коттеджи построены вокруг небольшого искусственного, еще не замерзшего озера. Некоторые сосны, посаженные по берегу озера, были украшены рождественскими огнями. Хотя номер семь, как и все другие, выходил на озеро большими окнами-дверями, света внутри не было видно.

— Номер семь,— объявил шофер. Он принял пятидолларовую бумажку и протянул доллар мелочью сдачи. Палмер кивнул, чтобы тот оставил сдачу себе.

— Не надо. Желаю хорошо повеселиться.

Шофер включил скорость, дал газ, и машина помчалась в город.

Палмер подошел к двери седьмого номера и постучал два раза.

— Открыто.

Палмер вошел в темную комнату.

— Привет, кто бы вы ни были.

— Послушай.— Он увидел ее. Она стояла посреди комнаты, слабо освещенная падающим снаружи светом.— Я, кажется, передумала.

Палмер шагнул к ней:

— Самое время.

— Сначала это показалось мне грандиозной идеей. Там еще, в Нью-Йорке. И я вскочила в самолет. Но с тех пор я все время думала.— Палмер сделал еще шаг к ней.— Нет, стой там. Слушай, мы всего лишь в километре от аэропорта. Ты еще можешь успеть на самолет.

— И оставить тебя здесь?

— Ты не просил меня приезжать. Я это сделала сама.

— Это верно.— Он сделал еще шаг. Теперь она была не более чем в полуметре от него. В темноте ее глаза казались громадными.

— Что на тебе надето?

— Дурацкий, проклятый пеньюар. Возвращайся в Нью-Йорк.

— Кажется, я еще никогда не видел тебя в нем. Можно опустить занавески и включить нижний свет?

— Ну, пожалуйста, Вудс, мне, честно, не следовало делать этого, и со мной ничего не случится, если ты улетишь. Ты еще можешь успеть на самолет.

— Ты повторяешься.— Он поставил чемодан.

— Не надо. Ты был прав — нехорошо так неожиданно менять планы. Это опасно.

— Здесь? Никто, кроме шофера такси, не знает.

— Любой может узнать, если захочет.

Он потянулся к ее руке. Ее пальцы были холодными,

— Меня не ждут в Нью-Йорке до середины завтрашнего дня. К этому времени Бернс собирался привезти меня на своей машине.

— Где он?

— Вероятно, полетел в Нью-Йорк сегодня днем.

— Он может позвонить тебе завтра?

— Завтра суббота. Ему придется звонить мне домой.

— Это плохо. Отправляйся на аэродром.

— Бернс не будет звонить мне домой.

— Почему?

— Когда-нибудь потом объясню.

Палмер притянул ее к себе. Она сопротивлялась. Он отпустил ее руки и нежно обнял за талию. Мягкий слой ткани придавал ее коже какую-то особую податливость, чувственно скользившую под его пальцами и ладонями. Ее лицо медленно поднялось. Сжав пальцами ее теплые бедра, он притянул ее к себе. Они быстро поцеловались. Ее руки, вместо того чтобы обвиться вокруг него, оказались между ними и стали расстегивать его пальто.

— Я такая идиотка,— сказала она, больше для себя. Она стянула пальто с его рук на пол и начала расстегивать пиджак.— В самолете по дороге сюда у меня был просто жуткий приступ страха.— Она бросила его пиджак на пальто и начала развязывать галстук.— Приехав сюда, я снова пришла в нормальное состояние. Я позвонила к тебе в отель. Когда ты не позвонил мне, я подумала, что прозевала тебя и ты уже на пути домой. На какой-то момент это было таким облегчением.

— Вот.— Он снял галстук.

— Здесь очень тепло,— сказала она.— У тебя в чемодане есть что-нибудь вроде халата? — Когда он кивнул, она начала расстегивать ему рубашку.— Но я сказала себе, что должна позвонить еще раз, еще только один раз. И они нашли тебя. Так что все было в порядке. Я повесила трубку и снова испугалась. Такая идиотка.

— Я рад, что ты поймала меня.

— Правда? Мне кажется, ты просто идешь на поводу.

— Да. Совершенно верно.

— Не надо так. Надо быть честным.

— Я честно следую на поводу,— сказал он.— Не так уж это для меня неприятно.

— Я думала об этом в Нью-Йорке. На аэродроме Ла Гардиа я продолжала спрашивать себя, что я за человек, если так бросаюсь на тебя. Как легко может женщина превратиться просто в самку. И все такое. Но потом я решила, что эти вопросы уже позади, Нет такой вещи, как полулегальная любовная связь, не так ли? Я хочу сказать, что раз она началась, она уже существует и не имеет значения, где это происходит и кто к кому едет. Размышляя так, я дошла до вопроса: насколько мне это необходимо? Вот каким было общее направление мыслей на аэродроме в ожидании посадки на самолет. Нужно ли мне это? То ли это, чего я хочу? И все такое. Наступила небольшая пауза. Палмер улыбнулся:

— Скажи мне, в чем дело?

— Знаешь, что я решила? — сказала она.— Ты не поверишь. Я решила: ничего хорошего мне это не сулит, но мне это необходимо. Именно так! Плохо, но нужно. Никакой логики, правда?

— Никакой логики и не должно быть.

— Конечно. Сделай так еще раз, пожалуйста.

— Так?

— Да.

— Ты перестала рассказывать,— заметил он через некоторое время.

— Посмотри на озеро.— Она отстранилась от него и, взяв его за руку, подвела к окну. Рождественские лампочки на соснах были выключены. В слабом лунном свете силуэты деревьев вырисовывались на фоне блестящей воды. — Удивительно, насколько лучше вид без этих дешевых огней.

Палмер развязал поясок ее пеньюара и начал поглаживать ее прелестный упругий живот. Теплый воздух поднимался из чего-то вроде заслонки у основания окна. Стекло было холодное. Казалось, оно покрыто тонким слоем холодного воздуха. Это было так странно по сравнению с идущим снизу теплом. Палмер отвлек Вирджинию на шаг от окна. Прикрыл ладонями ее обнаженные груди и почувствовал, как соски неожиданно стали твердыми и выпуклыми. Она что-то пробормотала и потянулась в сторону к висящему шнуру. Светонепроницаемые шторы медленно опустились и закрыли озеро, деревья, окно вместе с его хрупкой оболочкой прохлады. Тепло окутало их обоих. Палмер поднял Вирджинию с пола — одной рукой под плечи, другой под колени — и уткнул лицо в ложбинку между грудями. Вирджиния показалась ему очень легкой.

— Самая большая постель из всех, какие я когда-либо видела,— прошептала она ему в ухо.— Прямо позади нас через эту открытую дверь.

Палмер понес ее в другую комнату и положил на постель. Она обвилась руками вокруг его шеи, прижавшись к нему лицом. Когда полуночный самолет, разрывая мрак, промчался над ними, ни он, ни она не услышали ничего.

ДАЛЬШЕ >> Глава 40