На другой же день в контору к Батлеру явился долговязый, угловатый, мрачного вида человек, черноволосый и черноглазый, с длинным лицом, обтянутым пергаментного цвета кожей, с головой, удивительно напоминающей голову ястреба. Проговорив с Батлером больше часа, он удалился. Под вечер в обеденное время, он снова пришел к нему, уже на дом, и в кабинете Батлера, с помощью небольшой хитрости, получил возможность взглянуть на Эйлин. Батлер послал за ней, а сам остался в дверях, отступив немного в сторону, чтобы девушку было хорошо видно, когда она подойдет к нему. Сыщик стоял за одной из тяжелых портьер, уже повешенных на зиму, и делал вид, будто смотрит на улицу.

— Кто-нибудь выезжал сегодня на Сестричке?— спросил Батлер у дочери. Кобыла Сестричка была любимицей в семье Батлеров.

Его план заключался в том, чтобы в случае, если Эйлин заметит сыщика, выдать его за барышника, пришедшего покупать или продавать лошадь. Сыщик Джонас Олдерсон по внешности мог вполне сойти за барышника.

— Не думаю, отец,— отвечала Эйлин.— Я. например, никуда не ездила. Но я сейчас спрошу.

— Не стоит. Я только хотел знать, не понадобится ли она тебе завтра утром?

— Я могу обойтись без нее, если она тебе нужна. Меня вполне устраивает Джерри.

— Хорошо! В таком случае пусть она остается в конюшне.

Батлер спокойно закрыл дверь. Эйлин решила, что речь идет о покупке или продаже лошади. Но так как она была уверена, что, не посоветовавшись с ней, отец не продаст Сестричку, на которой она любит ездить, то тотчас же забыла об этом разговоре.

После ее ухода Олдерсон вышел из-за портьеры и заявил, что больше ему ничего не требуется.

— Это все, что мне нужно было знать,— сказал он.— Я извещу вас, как только мне удастся что-нибудь выяснить.

Он ушел, и через тридцать шесть часов дом и контора Каупервуда, дом Батлера, контора Харпера Стеджера, а также сам Каупервуд и Эйлин уже находились под тщательным наблюдением. Сначала для этого потребовалось шесть человек, потом, когда была обнаружена вторая квартира, нанятая Каупервудом на Южной Шестой улице, туда откомандировали седьмого сыщика. Все они были присланы из Нью-Йорка. Через неделю Олдерсон уже все знал. Он условился с Батлером, что известит его, когда у Эйлин будет свидание с Каупервудом, чтобы тот мог немедленно отправиться по указанному адресу и застать ее на месте преступления. Батлер не собирался убивать Каупервуда,— Олдерсон не допустил бы этого, по крайней мере у себя на глазах,— но изругать негодяя последними словами, избить его и увести Эйлин - тут уж никто не мог ему помешать. О, тогда она перестанет уверять его, что не встречается с Каупервудом! Перестанет рассуждать и своевольничать. Ей придется покориться отцовской власти. И она либо исправится» либо он пошлет ее в исправительное заведение. Подумать только, какой пример для ее сестры или какой-нибудь другой честной девушки! Теперь уж она поедет в Европу, поедет в любое место, которое он ей укажет!

Батлер вынужден был поделиться с Олдерсоном этими планами, и тот напрямик заявил, что в его обязанности входит охранять Каупервуда от каких бы то ни было посягательств на его личность.

— Мы не вправе позволить вам бить его или вообще прибегать к насилию,— сказал он Батлеру, когда об этом впервые зашел разговор.— Это против наших правил. Вы войдете в дом, где они встречаются, для этого, если нужно, мы добудем ордер на обыск, конечно, скрыв вашу причастность к делу. Мы скажем, что ведем наблюдение за одной нью-йоркской девушкой. Но войдете вы туда в присутствии моих людей. А они не допустят скандала. Вы можете забрать свою дочь,— мы уведем ее и, если вы пожелаете, также и его. Но в таком случае вам придется предъявить ему какое-то обвинение. Кроме того, не исключено, что это заметит кто-нибудь из соседей, и мы не можем поручиться, что вы, таким образом, не соберете толпу любопытных.

Батлера и самого мучили сомнения. Конечно, такое предприятие связано с большим риском огласки. И все же он хотел знать правду. Хотел застращать Эйлин, воздействовать на нее самыми суровыми мерами.

Итак, через неделю Олдерсон узнал, что Эйлин и Каупервуд встречаются на Южной Шестой улице, по-видимому в частном доме. На деле же это был настоящий дом свиданий, но только более высокого класса. В этом четырехэтажном кирпичном здании с облицовкой из белых каменных плит имелось восемнадцать комнат, обставленных с кричащей роскошью, но опрятных. Клиентура там была самая фешенебельная, и доступ в него открывался лишь по рекомендации старых клиентов. Это обеспечивало сохранность тайны, в которой так нуждаются всякие запретные дела. Достаточно было сказать: "У меня тут назначено свидание",— и хозяйка, если обе стороны были знакомы ей, немедленно отводила вновь прибывших в удобные апартаменты. Каупервуду этот дом был давно известен, и когда им пришлось расстаться с уютной квартиркой на Северной Десятой улице, он предложил Эйлин встречаться с ним здесь.

Олдерсон, узнав, какое это заведение, сказал Батлеру, что проникнуть в него и разыскать там кого-нибудь — дело чрезвычайно трудное. Для этого требовался ордер на обыск, получить который очень нелегко. Можно, конечно, ворваться силой, как это иногда и практикуется в делах об оскорблении общественной нравственности. Но тогда существует риск натолкнуться на отчаянное сопротивление владельцев и посетителей дома. Это могло случиться и здесь. Единственное верное средство избежать шума — договориться с хозяйкой при помощи солидной суммы денег.

— Но в данном случае этого делать, пожалуй, не стоит,— заметил Олдерсон.—У меня есть основания полагать, что хозяйка весьма расположена к интересующему вас человеку. По-моему, лучше рискнуть и попытаться застигнуть их врасплох.

— Помимо руководителя операции,— пояснил он,— нам потребуется человека три или четыре. Один из них, после того как дверь отворят на звонок, войдет в переднюю, а остальные последуют за ним и окажут ему поддержку. Затем необходимо будет быстро произвести обыск, потребовав, чтобы были открыты все двери. Что касается слуг,— если они там окажутся,— их нужно любым способом заставить молчать. Иногда это достигается деньгами, иногда физической силой. Далее кто-нибудь из сыщиков, под видом слуги, легонько постучится в одну дверь, в другую, в третью (Батлер вместе с остальными агентами должен следовать за ним), и когда дверь откроют, можно будет установить, находится ли в комнате то лицо, которое они разыскивают. Если на стук не отворят, придется взломать дверь. Дом стоит в густо населенном квартале, так что удрать из него можно только через парадный или черный ход, а там будут поставлены люди.

Это был смело задуманный план, дававший возможность, невзирая на все препятствия, незаметно увести Эйлин.

Когда Батлеру изложили всю эту неприятнейшую процедуру, он очень взволновался. Подумал было отказаться от этой затеи, ограничившись разговором с дочерью; надо сказать ей, что ему все известно и что ее запирательство бесцельно. А затем предложить ей выбор: Европа или исправительный пансион. Но отчасти из-за врожденной грубости собственной натуры, отчасти же из-за того, что горячий, необузданный нрав Эйлин невольно внушал ему опасения, Батлер в конце концов избрал другой метод. Он только предложил Олдерсону еще раз тщательно все обдумать и, как только будет установлено, что Эйлин или Каупервуд вошли в дом, сообщить ему. Он приедет немедленно и с помощью сыщиков изобличит Эйлин.

План был неразумный и отвратительный, недостойный отца и несколько не эффективный в смысле исправления заблудшей дочери. Насилие никогда до добра не доводит. Но Батлер этого не понимал. Он стремился напугать Эйлин, заставить ее путем сильной встряски осознать всю чудовищность ее проступка. Целая неделя прошла в ожидании, и, наконец, когда нервы Батлера напряглись до предела, наступила развязка. Каупервуду к тому времени уже было предъявлено официальное обвинение, и он ожидал суда. Эйлин время от времени сообщала ему, как, по ее мнению, относится к нему ее отец. Свои догадки она строила, конечно, не на разговорах с Батлером — он держал себя с дочерью крайне замкнуто, не желая, чтобы она знала, как неустанно он хлопочет об окончательном крушении Каупервуда,— а на случайных замечаниях Оуэна, который делился услышанным с Кэлемом, а тот, ничего не подозревая, в свою очередь пересказывал все это сестре. Так, например, она узнала, кто намечен кандидатом на пост районного прокурора и какую он займет позицию в деле Каупервуда, ибо этот человек часто бывал у Батлеров дома и в конторе. Оуэн сказал Кэлему, что Шеннон, видимо, сделает все от него зависящее, чтобы "упрятать" Каупервуда, и что, по словам "старика", это будет только справедливо.

Она узнала еще, что ее отец хочет помешать Каупервуду вновь открыть свою контору, ибо это было бы незаслуженным снисхождением.

— Да просто счастье будет, если общество, наконец, избавится от этого проходимца!—сказал как-то Оуэну Батлер, прочитав в газете заметку о борьбе, которую Каупервуд вел во всех судебных инстанциях.

Оуэн потом спрашивал брата, не знает ли он. почему отец так ожесточен против Каупервуда. Но тот тоже ничего не понимал. Через Эйлин все эти разговоры доходили до Каупервуда. Гак он услышал, что судья Пейдерсон, который должен был судить его,— старый приятель Батлера, и что Стинера, вероятно, приговорят к тюремному заключению на срок, предусмотренный уголовным кодексом, но вскоре исхлопочут ему помилование

Каупервуд держался по-прежнему бодро. Он уверял Эйлин, что в финансовом мире у него есть могущественные Друзья, которые в случае, если суд вынесет и ему обвинительный приговор, обратятся к губернатору с ходатайством о помиловании. Да и вообще он не думает, что будет осужден, так как обвинение недостаточно обосновано. Все дело в том, что политические воротилы, напуганные недовольством публики и подстрекаемые Батлером, решили отыграться на его шкуре. Вся эта история началась с момента получения Батлером анонимного письма.

— Если бы не твой отец, радость моя,— говорил он Эйлин,— я бы мигом разделался с этим обвинением. Я убежден, что ни Молленхауэр, ни Симпсон лично против меня ничего не имеют. Правда, они хотят вырвать из Моих рук городские железные дороги и, естественно, в первую очередь стремятся облегчить участь Стинера. Но если бы не твой отец, они, конечно, не зашли бы так далеко и не избрали бы меня своей жертвой. Вдобавок твой отец вертит этим самым Шенноном и всей прочей мелюзгой, как ему заблагорассудится. В том-то вся и беда! А раз начав, они уже не могут остановиться.

— Ах, я знаю!— отозвалась Эйлин.— Это все из-за меня! Если бы не я и не эти его подозрения, он бы, конечно, пришел тебе на помощь. Иногда мне кажется, что это я принесла тебе несчастье. Я уж не знаю, что и делать. Я готова даже не встречаться с тобой какое-то время, если это может помочь тебе, но сейчас, верно, уже ничем не поможешь. О, как я люблю тебя, Фрэнк, как люблю! Для тебя я готова на все! Какое мне дело до того, что думают или говорят люди. Я люблю тебя!

— Тебе только так кажется!— пошутил он.— Понемногу разлюбишь! Найдутся другие.

— Другие!— воскликнула Эйлин, и голос ее зазвучал презрительно и негодующе— После тебя для меня не существует других. Мне нужен только ты, Фрэнк! Если ты когда-нибудь меня бросишь, я покончу с собой. Вот увидишь!

— Не говори так. Эйлин!— рассердился Каупервуд.— Не хочу слушать глупости. Ничего ты с собой не сделаешь. "Я тебя люблю, и ты знаешь, что я тебя не брошу. Но если бы ты теперь бросила меня, тебе было бы лучше.

— О, какой вздор!— воскликнула она.— Бросить тебя? И я, по-твоему, на это способна? Но если ты бросишь меня, помни, что я тебе сказала? Клянусь, я так и сделаю.

— Ну, полно, полно! Замолчи!

— Клянусь тебе! Клянусь моей любовью! Клянусь твоим благополучием и моим собственным счастьем!- Я наложу на себя руки. Мне нужен только ты!

Каупервуд поднялся. Страсть, которую он разбудил в ней, теперь пугала его. Эта страсть была опасна и неизвестно куда могла завести их обоих.

Стоял пасмурный ноябрьский день, когда Олдсрсон, извещенный дежурным сыщиком о приходе Эйлин и Каупервуда в дом на Южной Шестой улице, появился в конторе Батлера и предложил ему немедленно ехать с ним. Но даже теперь Батлер с трудом верил, что найдет свою дочь в таком месте. Какой позор! Какой ужас! Что он скажет ей? И хватит ли у него сил ее упрекать. Как ему быть с Каупервудом? Его большие руки тряслись при мысли о том, что ему предстояло. За несколько домов до места назначения к ним подошел другой сыщик, дежуривший на противоположной стороне улицы, Батлер и Олдерсон вышли из пролетки и вместе с ним направились к подъезду. Было уже около половины пятого. В одной из комнат дома, к которому они подошли, в это время сидел Каупервуд без сюртука и жилета и слушал сетования Эйлин.

Комната, в которой они находились, была очень типична для царившего в те времена мещанского представления о роскоши. Большинство "роскошных" гарнитуров мебели, выпускавшихся на рынок тогдашними мебельными фабрикантами, представляли собой имитацию стиля одного из Людовиков. Портьеры, как правило, были тяжеловесные, расшитые серебром или золотом и чаще всего красные. Ковры отличались цветистостью окраски и густым бархатистым ворсом. Мебель, из какого бы дерева ее ни делали, поражала своей тяжеловесностью, громоздкостью и обилием украшений. В упомянутой нами комнате стояла тяжелая ореховая кровать, гардероб, комод и туалетный стол из того же дерева. Над туалетом висело большое прямоугольное зеркало в золоченой раме. На стенах, в таких же золоченых рамах, красовалось несколько безвкусных пейзажей и изображений нагих женщин. Золоченые стулья были обиты парчой, расшитой пестрыми цветами и приколоченной блестящими медными гвоздиками. На толстом и светлом брюссельском ковре были вытканы большие голубые корзины с цветами. В общем комната производила впечатление светлой, пышно обставленной и немного душной.

— Знаешь, мне иногда делается очень страшно, говорила Эйлин.— Ведь вполне возможно, что отец следит за нами. Я уже не раз спрашивала себя, что делать, если он застигнет нас здесь. Тут уж никакая ложь не поможет.

— Да, конечно,— согласился Каупервуд.

Он, как всегда, находился во власти ее очарования. У нее были такие прелестные нежные руки, такая стройная и белая шея, рыжевато-золотистые волосы ярким ореолом окружали ее голову, большие глаза сверкали. Она вся была исполнена цветущей, женственной прелести — увлекающаяся, неуравновешенная, романтическая и... восхитительная.

— Чему быть, того не миновать.— проговорил Фрэнк.- И все-таки я уж и сам думал, не лучше ли нам на время воздержаться от встреч. Собственно, это письмо должно было научить нас уму-разуму.

Он обнял Эйлин, которая стояла у туалета, приводя в порядок волосы, и поцеловал ее прелестный рот.

— Кокетка ты у меня, Эйлин, но милей тебя нет никого на свете,— шепнул он ей на ухо.

В это самое время Батлер и второй сыщик отошли в сторону от входной двери, а Олдерсон, принявший на себя командование операцией, дернул звонок. Дверь открыла чернокожая служанка.

— Что, миссис Дэвис дома?— любезным тоном осведомился Олдерсон, называя имя хозяйки.— Я хотел бы видеть ее.

— Войдите, пожалуйста,— отвечала ничего не подозревавшая служанка, указывая на дверь приемной справа от входа.

Олдерсон снял свою мягкую широкополую шляпу и вошел. Не успела служанка уйти наверх за хозяйкой, как он вернулся в прихожую и впустил Батлера и двух сыщиков. Никем не замеченные, они теперь уже вчетвером вошли в приемную. Через несколько минут появилась сама "мадам", как принято называть хозяек таких заведений. Высокая, плотная и довольно приятная с виду блондинка, с голубыми глазами и приветливой улыбкой. Частое общение с полицией и разнузданная жизнь в молодые годы развили в ней осторожность и недоверие к людям. Зарабатывая свой хлеб способами, ничего общего не имевшими с честным трудом, и не зная другого ремесла, она прежде всего была озабочена тем, чтобы жить в мире с полицией и клиентами, как, впрочем, и любой коммерсант в любой другой отрасли. На ней был просторный пеньюар в голубых цветах, схваченный у ворота голубым бантом так, что а вырез проглядывало дорогое белье. Средний палец ее левой руки украшало кольцо с большим опалом, в уши были продеты ярко-голубые бирюзовые серьги. Желтые шелковые туфельки с бронзовыми пряжками довершали ее туалет. В общем внешность хозяйки вполне гармонировала с приемной, отделка и обстановка которой состояли из обоев с золотыми цветами, кремового с голубыми разводами брюссельского ковра, гравюр, оправленных в массивные золоченые рамы и изображающих нагих женщин, и огромного, от пола до потолка, трюмо — тоже в золоченой раме. Нужно ли говорить, что Батлер до глубины души был потрясен этой атмосферой разврата, гибельные чары которой захватили, по-видимому, и его дочь.

Олдерсон подал знак одному из сыщиков, и тот немедленно стал позади женщины, отрезав ей путь к отступлению.

— Весьма сожалею, что потревожил вас, миссис Дэвис,— сказал Олдерсон,— но нам нужно видеть одну парочку, которая находится в вашем доме. Речь идет о девушке, бежавшей из дома. Никакой суматохи не будет, нам надо только найти ее и увести с собой.

Миссис Дэвис побледнела и открыла рот.

— Только не вздумайте кричать,— добавил он, заметив это.— Иначе мы вынуждены будем принять свои меры! Мои люди караулят дом со всех сторон. Никто отсюда выйти не может. Известен вам некий господин по имени Каупервуд?

К счастью, м-с Дэвис не принадлежала к натурам ни слишком нервным, ни особо воинственным и к жизни относилась более или менее философски. В Филадельфии она еще не успела установить контакта с полицией и потому опасалась разоблачения. Что пользы кричать, подумала она. Дом все равно окружен, и поблизости нет никого, кто мог бы спасти эту пару. Хозяйка не знала их подлинных имен. Для нее они были мистер и миссис Монтегью.

— Я не знаю никого под таким именем,— взволнованно отвечала она.

— Разве здесь, нет рыжеволосой девушки?— спросил один из помощников Олдерсона.— И мужчины с каштановыми усами, в сером костюме? Они пришли полчаса назад. Неужели вы их не заметили?

— Во всем доме сейчас только одна пара, но я не знаю, те ли это, кого вы ищете. Если вам угодно, я попрошу их спуститься сюда. Только, ради бога, не поднимайте шума!

— Ведите себя тихо, и никакого шума не будет,—отвечал Олдерсон.—Не волнуйтесь! Нам нужно только найти эту девушку и увести ее отсюда. Оставайтесь на месте. В какой они комнате?

— Во втором этаже, вторая комната. Но, может быть, вы разрешите мне пойти с вами? Так будет лучше. Я постучусь к ним и попрошу их выйти.

— Нет, это мы сделаем сами. Оставайтесь здесь. Вам нечего бояться. Только оставайтесь на месте,— настойчиво повторил сыщик.

Олдерсон жестом пригласил Батлера следовать за ним, но тот вдруг спохватился, что совершил большую ошибку, ввязавшись в это грязное дело. Что с того, что он вломится в комнату и заставит Эйлин выйти, раз ему нельзя убить Каупервуда? Достаточно, если ее заставят спуститься сюда. Она поймет, что ему все известно. Не стоит, решил он, упрекать Каупервуда на людях. Он боялся этой сцены, боялся самого себя.

— Пусть она сходит туда,— угрюмо произнес он, указывая на м-с Дэвис.— А вы только следите за нею. Скажите девушке, чтобы она спустилась ко мне.

Сразу смекнув, что дело касается какой-то семейной трагедии, и надеясь, что теперь ей удастся благополучно вывернуться, м-с Дэвис тотчас же отправилась наверх; Олдерсон и его помощники следовали за ней по пятам. Подойдя к комнате, занятой Каупервудом и Эйлин, она легонько постучала в дверь. В это время они вдвоем сидели в большом кресле. Услышав стук, Эйлин побледнела и вскочила на ноги. Не будучи особенно нервной, она почему-то весь этот день предчувствовала беду. -Взгляд Каупервуда мгновенно сделался жестким.

— Не волнуйся, это, наверно, кто-нибудь из прислуги,— сказал он.— Я пойду открою.

Он направился к двери, но Эйлин остановила его.

— Подожди.— Немного успокоившись, она подошла к шкафу и, достав оттуда халат, накинула его на себя. Стук повторился. Тогда Эйлин чуть-чуть приотворила дверь.

— Миссис Монтегью,— взволнованно, но стараясь овладеть собой, доложила м-с Дэвис,— внизу какой-то джентльмен спрашивает вас!

— Меня?!— воскликнула Эйлин, побледнев еще сильнее.— Вы уверены, что меня?

— Да, он сказал, что хочет вас видеть. С ним еще несколько человек. Мне кажется, это кто-то из ваших родственников.

И Эйлин и Каупервуд мгновенно поняли, что происходит. Кто-то выследил их—Батлер или м-с Каупервуд,—скорее всего Батлер. Каупервуд прежде всего подумал о том, как защитить Эйлин. За себя, даже в эту минуту, он особенно не боялся. В нем было достаточно рыцарства, чтобы не дать страху взять над собою верх там, где дело касалось женщины. Не исключено, что Батлер пришел с намерением убить его, но он не испугался, даже не позволил себе остановиться на этой мысли, хотя оружия при нем не было.

— Я оденусь и спущусь вниз,— сказал он, взглянув на бледное лицо Эйлин.— Ты оставайся здесь. И прошу тебя, не волнуйся, все будет в порядке. Только спокойно!.. Предоставь все мне. Я во всем виноват, я и распутаю это дело.— Он снял с вешалки пальто, шляпу и добавил:— Одевайся скорее, а я пойду вперед.

Не успела дверь закрыться за м-с Дэвис, как Эйлин стала одеваться — торопливо, страшно волнуясь. Мозг ее работал, как мотор, запущенный на полную скорость. Может ли быть, что это отец?—спрашивала она себя. Нет, нет, это не он. Наверно, в доме находится другая женщина, которую и в самом деле зовут Монтегью. Но если это все-таки отец — как великодушно, что он хранил ее тайну, не посвятил в нее никого из домашних. Он любит ее, она это знала. Для девушки, попавшей в такую историю, очень много значит, если дома ее любят, ласкают и балуют. А Эйлин любили, ласкали. баловали. Она не могла себе представить, чтобы отец способен был прибегнуть к грубому физическому воздействию по отношению к ней или к кому-то другому. Но каково ей будет сейчас встретиться с ним, взглянуть ему в глаза. Образ отца, возникший в ее воображении, тотчас же подсказал ей, что нужно делать.

— Нет,Фрэнк,— взволнованно шепнула она Каупервуду,— если это отец, то лучше пойду я. Я знаю, как нужно говорить с ним. Со мной он ничего не сделает. А ты оставайся здесь. Я не боюсь, право, нисколько не боюсь! Если ты мне понадобишься, я позову тебя.

Фрэнк подошел к ней, взял в обе руки ее прелестное личико и серьезно посмотрел ей в глаза.

— Не бойся ничего,— сказал он.— Я сойду вниз. Если это твой отец, уходи с ним. Я уверен, что он ничего не сделает ни тебе, ни мне. В таком случае черкни мне в контору. Я буду там. Если я смогу быть тебе полезен, дай мне знать. Мы что-нибудь придумаем. Тебе незачем вступать в какие-либо объяснения. Не отвечай ему ничего.

Он уже успел надеть сюртук и пальто и теперь стоял у двери со шляпой в руке. Эйлин была почти одета и торопливо застегивала платье, с трудом справляясь с рядом красных, как смородина, пуговок на спине. Каупервуд помог ей. Когда она была уже в шляпе и в перчатках, он еще раз повторил:

— Разреши мне пойти вперед. Я хочу посмотреть, кто там.

— Нет, прошу тебя, Фрэнк!— храбро запротестовала она.— Пусти меня вперед. Это отец, я знаю. Больше некому!— В ту же минуту у нее мелькнула мысль, что Батлер привел с собой сыновей, но она тотчас же отогнала ее. Нет, этого не может быть.— Ты придешь, если я позову тебя,— продолжала она.— Мне он ничего не сделает, если же пойдешь ты, он сразу придет в ярость. Пусти меня, а сам оставайся здесь в дверях. Если я тебя не позову, значит все в порядке. Хорошо?

Ее прекрасные руки лежали у него на плечах, пока он напряженно обдумывал ее слова.

— Хорошо,— сказал он наконец,— но я пойду вслед за тобой.

Они подошли к двери, и он открыл ее. В коридоре стоял Олдерсон со своими двумя помощниками, а в нескольких шагах от них м-с Дэвис.

— В чем дело?— резко обратился Каупервуд к Олдерсону.

— Там внизу дожидается джентльмен, который хочет видеть эту даму,— отвечал сыщик.— Я думаю, что это ее отец,— спокойно присовокупил он.

Каупервуд посторонился, пропуская Эйлин; она быстро прошла мимо, взбешенная тем, что эти люди проникли в ее тайну. К ней сразу вернулась вся ее отвага. Она была возмущена: как смел отец выставить ее на посмеяние? Каупервуд двинулся было за нею.

— Я бы не советовал вам идти туда сейчас,— благоразмно предостерег его Олдерсон.— Это ее отец. Ее фамилия Батлер, не так ли? Вы его мало интересуете, он хочет видеть свою дочь.

Каупервуд тем не менее пошел вперед и остановился на площадке.

— Зачем ты сюда пришел, отец?— донесся до него голос Эйлин.

Ответа Батлера он не расслышал и вдруг успокоился, вспомнив, как сильно этот человек любит свою дочь.

Очутившись лицом к лицу с ним, Эйлин хотела было заговорить вызывающе и укоризненно, но взгляд его серых, глубоко сидящих глаз, смотревших на нее из-под косматых бровей, свидетельствовал о такой муке, о таком великом горе, что, невзирая на свое озлобление, она как-то сникла. Все это было слишком печально.

— Никогда я не думал найти тебя в таком месте, дочка,- проговорил Батлер.— Я полагал, что ты больше уважаешь себя.— Голос его дрогнул, и он остановился.— Я знаю, с кем ты здесь,— продолжал он, грустно покачивая головой.— Негодяй! Я еще разделаюсь, с ним! По моему приказу за тобой все время следили. И зачем только я дожил до такого позора! До такого позора!.. Ты сейчас же поедешь со мной домой!

— В том-то и беда, отец, что ты нанял людей выслеживать меня,— начала Эйлин.— Мне казалось, что ты должен был бы...

Она умолкла, потому что он поднял руку каким-то странным, страдальческим, но вместе повелительным жестом.

— Замолчи! Замолчи!—крикнул он, мрачно глядя на нее из-под насупленных седых бровей.—Я не выдержу... Не вводи меня в грех! Мы еще в стенах этого заведения. И он тоже еще здесь! Ты немедленно поедешь со мной домой!

Эйлин поняла. Он говорил о Каупервуде. Это ее испугало.

— Я готова,— взволнованно объявила она.

Старик Батлер, подавленный горем, пошел вперед. Он знал, что никогда в жизни ему не забыть этих тяжких минут.

ДАЛЬШЕ >> Глава 37