В тюрьме Каупервуда приветливо встретил Джесперс, обрадованный, что все сошло гладко и его репутация осталась незапятнанной. Поскольку в суде на повестке дня стояло несколько дел, они решили отправиться туда не раньше десяти часов. Снова появился Эдди Зандерс, которому было поручено проследить за доставкой Каупервуда к судье Пейдерсону, а затем в исправительную тюрьму. Ему же были вручены для передачи начальнику тюрьмы все относившиеся к делу бумаги.

— Вам, я полагаю, известно, что Стинер тоже находится здесь,— по секрету сообщил Стеджеру шериф Джесперс.— У него теперь нет ни цента за душой, но я все же устроил ему отдельную камеру. Мне не хотелось сажать такого человека в общую.

Джесперс явно симпатизировал Стинеру.

— Правильно, и я очень рад за него,— подавляя улыбку, отвечал Стеджер.

— Насколько я понимаю, мистеру Каупервуду было бы неприятно встретиться здесь со Стинером, потому я и принял все меры, чтобы избежать этого. Джордж только что ушел отсюда с другим моим помощником.

— Очень хорошо. Весьма предусмотрительно с вашей стороны,— снова одобрил его Стеджер.

Шериф вел себя тактично, и Стеджер был рад за Каупервуда. По-видимому, у Джесперса и Стинера установились самые дружеские отношения, несмотря на растерянность и безденежье последнего. Каупервуд и сопровождавшие его пошли пешком, так как до суда было недалеко, и по дороге все время говорили о пустяках, сознательно обходя серьезные вопросы.

— Все складывается не так уж плохо,— заметил Эдвард отцу.— Стеджер убежден, что через год или даже раньше губернатор амнистирует Стинера, а тогда он неизбежно должен будет выпустить и Фрэнка.

Старый Каупервуд бесчисленнее множество раз слышал это рассуждение, но ему не надоедало слушать его вновь и вновь. Эти слова успокаивали его, как колыбельная песенка младенца. Снег, покрывавший землю и в этом году словно не желавший таять, распогодившийся день — ясный и солнечный, надежда, что в суде соберется не слишком много публики,— все это, казалось, усиленно занимало Каупервудов — отца и братьев. Старик, чтобы хоть немного облегчить тяжесть, давившую ему душу, даже заговорил о воробьях, дравшихся из-за хлебной корки, и подивился их способности переносить зимний холод. Каупервуд, который шел впереди со Стеджером и Зандерсом, беседовал с адвокатом о судебных разбирательствах, предстоящих им в связи с делами его конторы, и о необходимых мероприятиях по подготовке к таковым.

По приходе в здание суда Каупервуд снова был введен в ту же маленькую караульню, где он несколько недель назад ожидал вердикта присяжных.

Старый Каупервуд с обоими сыновьями заняли места в зале заседаний. Эдди Зандерс остался при вверенном ему подсудимом; тут же находился и Стинер с другим помощником шерифа, неким Уилкерсоном, но и он и Каупервуд делали вид, будто не замечают друг друга. Фрэнк, собственно, не возражал против того, чтобы заговорить со своим бывшим компаньоном, но он видел, что Стинер робеет и стыдится, поэтому оба безмолвно сидели, каждый в своем углу. После сорокаминутного томительного ожидания дверь, которая вела в зал суда, отворилась, и вошел судебный пристав.

— Арестованные, ожидающие приговора, встать!— приказал он.

Ожидающих приговора, включая Каупервуда и бывшего городского казначея, оказалось шесть человек. Двое из них были взломщики, пойманные с поличным во время ночной "операции".

Еще один из арестованных, молодой человек двадцати шести лет, был не более и не менее как конокрад, призванный виновным в том, что увел у зеленщика лошадь и продал ее. И, наконец, последний — долговязый, неуклюжий, неграмотный и туповатый негр, который, проходя мимо дровяного склада, унес валявшийся там отрезок свинцовой трубы с намерением продать находку или променять ее на стаканчик виски. Его дело, собственно, не должно было слушаться в верховном суде штата; но поскольку, когда сторож дровяного склада задержал его, он отказался признать себя виновным, не понимая даже, чего, собственно, от него хотят, дело его было передано в суд. Позднее он передумал, сознался и теперь должен был предстать перед судьей Пейдерсоном, чтобы услышать обвинительный приговор или быть отпущенным на свободу, так как участковый суд передал его дело для слушания в высшей инстанции. Все эти сведения Каупервуду сообщил Эдди Зандерс, взявший на себя роль его гида и наставника.

Зал суда был переполнен. Каупервуд почувствовал себя жестоко униженным, когда ему пришлось вместе с остальными арестованными пройти по боковому проходу; следом за ним шел Стинер, хорошо одетый, но растерянный, пришибленный, больной и подавленный.

Первым по списку был негр, которого звали Чарльз Аккермен.

— Почему этот человек попал ко мне?— раздраженно спросил Пейдерсон, узнав, во сколько оценена вещь, в краже которой обвинялся Аккермен.

— Ваша честь,— поспешил разъяснить ему помощник районного прокурора,— этот человек перед участковым судом отказался признать себя виновным: то ли он был пьян, то ли по другой причине. А поскольку жалобщик не пожелал отка заться от обвинения, участковый суд вынужден был передать подсудимого сюда. Но потом подсудимый передумал и у районного прокурора признал свою виновность. Нам поневоле пришлось обременить вас этим делом.

Судья Пейдерсон насмешливо взглянул на негра, которого, впрочем, нимало не смутил этот взгляд: он продолжал стоять, удобно облокотясь о барьер, за которым подсудимые обычно стоят навытяжку и дрожа от страха. Он уже и раньше бывал под судом — за пьянство, дебош и тому подобное,— но тем не менее остался наивным и простодушным.

— Ну, Аккермен,— сурово вопросил "его честь",— украли вы или не украли кусок свинцовой трубы, стоимостью, как тут указано, в четыре доллара восемьдесят центов?

— Да, сэр, украл,— начал негр.— Я вам расскажу, господин судья, как было дело. Прохожу я как-то в субботу под вечер мимо дровяного склада,—а я как раз был тогда без работы,— и вижу сквозь забор — валяется кусок трубы. Ну, я разыскал дощечку, просунул ее под забор, подкатил эту самую трубу и унес. А потом вот этот мистер — сторож, значит,— он ораторским жестом указал на свидетельскую скамью, где занял место жалобщик, на случай, если судья захочет о чем-нибудь спросить его,— приходит ко мне домой и называет меня вором.

— Но ведь вы и правда взяли трубу, не так ли?

— Взял, сэр, что и говорить.

— Что же вы с ней сделали?

— Спустил за двадцать пять центов.

—Вы хотите сказать, продали?—поправил "его честь".

— Да, сэр, продал.

— Разве вы не знаете, что так поступать нехорошо? Разве, подсовывая дощечку под забор и подтаскивая к себе трубу, вы не понимали, что совершаете кражу?

—Да, сэр, я знал, что это нехорошо,—добродушно улыбаясь, отвечал Аккермен.— Я, по правде сказать, не думал, что это кража, но я знал, что это нехорошо. Я, конечно, понимал, что не следует мне ее брать.

— Конечно, вы понимали! Разумеется, понимали! В том-то и беда! Вы понимали, что это кража, и все-таки украли. А что, тот, кто купил у негра украденную вещь, уже взят под стражу?— внезапно спросил судья у помощника прокурора.— Его следует привлечь к ответственности, ибо как скупщик краденого он заслуживает более сурового наказания, чем этот негр.

—Да, сэр,—отвечал помощник прокурора,— его дело передано судье Йогеру.

— Хорошо. Значит, все в порядке,— сурово одобрил Пейдерсон.— Я лично причисляю скупку краденого к самым серьезным преступлениям.

Затем снова обратился к Аккермену.

— Теперь слушайте, Аккермен!— продолжал он, раздраженный тем, что приходится возиться с таким пустячным делом.— Я сейчас вам кое-что скажу, а вы извольте слушать меня со вниманием. Стойте прямо! Не наваливайтесь на барьер! Помните, что вы стоите перед судом!

Аккермен, положив оба локтя на барьер, стоял в позе человека, неторопливо беседующего с приятелем по ту сторону забора. Услышав окрик судьи, он, впрочем, поспешил выпрямиться, сохраняя на лице все то же простодушное и виноватое выражение.

— Постарайтесь-ка взять в толк то, что я вам скажу. Украв кусок свинцовой трубы, вы совершили преступление. Вы меня слышите? И я мог бы сурово покарать вас за это! Имейте в виду, что закон дает мне право отправить вас на год в исправительную тюрьму, понимаете ли вы, что это значит — год тяжелейшей работы за кражу куска трубы! Итак, если вы способны соображать, вслушайтесь хорошенько в мои слова. Я не стану сейчас же отправлять вас с тюрьму. Я немного повременю с этим, хотя в приговоре будет стоять—год исправительной тюрьмы. Целый год!

Лицо Аккермена посерело. Он провел языком по пересохшим губам.

— Но приговор не будет сейчас приведен в исполнение. Он будет висеть над вами, и, если вас снова поймают при попытке взять что-нибудь чужое, вы понесете наказание разом и за то преступление и за это. Вы меня поняли? Ясно, что это значит? Отвечайте! Вы поняли?

— Да, сэр! Понял, сэр!— пробормотал негр.— Это значит; что сейчас вы меня отпустите, вот что это значит!

В публике расхохотались, и даже сам судья с трудом сдержал улыбку.

—Я вас Отпускаю до первой кражи,—громовым голосом воскликнул он.— Если только вы опять попадетесь в воровстве, вас сейчас же приведут сюда и тогда уж вы отправитесь в исправительную тюрьму на год и, сверх того, еще на тот срок, какой вы снова заслужите. Понятно? А теперь проваливайте, да впредь ведите себя хорошо! Не вздумайте снова красть. Займитесь какой-нибудь работой! Не воруйте больше, слышите! Не дотрагивайтесь до того, что вам не принадлежит! И не попадайтесь мне снова на глаза! Не то я вас уж наверняка упеку в тюрьму!

— Да, сэр! Нет, сэр! Я больше не буду,—залепетал Аккермен.— Я никогда больше не стану трогать того, что не мое.

Он поплелся к выходу, легонько подталкиваемый судебным приставом, и был, наконец, благополучно выпровожен за дверь под перешептывание и смех публики, немало позабавившейся его простотой и неуместной суровостью Пейдерсона. Но пристав тут же объявил слушание следующего дела, и внимание присутствующих обратилось на других подсудимых.

Это было дело двух взломщиков, которых Каупервуд не переставал разглядывать с нескрываемым интересом. Он впервые в жизни присутствовал при вынесении приговора. Ему еще ни разу не доводилось бывать ни в участковом, ни в верховном суде и лишь изредка — в гражданском. Каупервуд был доволен тем, что негра отпустили на все четыре стороны и что Пейдерсон проявил больше здравого смысла и человечности, чем можно было от него ожидать.

Каупервуд осмотрелся, отыскивая глазами Эйлин. Он возражал против ее появления в суде, но она могла с этим не посчитаться. И правда, она была здесь, в самых задних рядах, зажатая в толпе, под густой вуалью; значит, все-таки пришла! Эйлин была не в силах противиться желанию поскорее узнать участь своего возлюбленного, собственными ушами услышать решение суда, быть подле Фрэнка в этот час тягчайшего, как ей думалось, испытания. Она была возмущена, когда его ввели в зал вместе с уголовниками и заставили ждать на виду у всех, но тем более восхищалась достоинством его осанки и самоуверенностью, не изменившей ему даже в эти минуты. Он нисколько не побледнел,— мысленно отметила она,— вот он стоит, все такой же спокойный и собранный, как всегда. Ах, если б только он мог видеть ее сейчас! Если б он хоть взглянул в ее сторону, она приподняла бы вуаль и улыбнулась ему! Но он не смотрел, так как не хотел видеть ее здесь. Все равно в скором времени она встретится с ним и все ему расскажет! С обоими взломщиками судья разделался быстро, приговорив каждого к одному году исправительной тюрьмы, и их увели, растерянных, видимо не отдававших себе ясного отчета ни в значении своего преступления, ни в том, что ждало их в будущем.

Теперь на очереди стояло дело Каупервуда, и "его честь" приосанился: Каупервуд не был обыкновенным преступником, и с ним требовалось другое обхождение. Судья заранее знал, каков будет исход дела. Когда один из молленхауэровских приспешников, близкий друг Батлера, высказал мнение, что и Каупервуду и Стинеру следовало бы дать по пяти лет, судья принял это к сведению.

— Фрэнк Алджернон Каупервуд!— возгласил секретарь.

Каупервуд быстро выступил вперед. Ему было больно и даже стыдно оттого, что он оказался в таком положении, но он ни взглядом, ни единым движением не выдал своих чувств. Пейдерсон посмотрел на него в упор, как обычно смотрел на подсудимых.

— Ваше имя?— спросил судебный пристав, а стенограф приготовился записывать.

— Фрэнк Алджернон Каупервуд.

— Местожительство?

— Джирард авеню, дом номер тысяча девятьсот тридцать семь.

— Род занятий?

— Банкирская и биржевая контора.

Стеджер, исполненный достоинства и энергичный, стоял радом с Каупервудом, готовый, когда придет время, произнести свое "последнее слово", обращенное к суду и публике. Затертая в толпе у двери, Эйлин впервые в жизни нервно кусала пальцы, на лбу у нее выступили крупные капли пота. Отец Каупервуда весь дрожал от волнения, а братья смотрели по сторонам, стараясь скрыть свой страх и горе.

— Отбывали ли вы когда-нибудь наказание по суду?

— Никогда.— спокойно отвечал за Каупервуда его адвокат.

— Фрэнк Алджернон Каупервуд,— выступив вперед, прогнусавил секретарь суда,— есть ли у вас возражения против вынесения вам сейчас приговора? Если есть, то говорите!

Каупервуд хотел было ответить отрицательно, но Стеджер поднял руку.

— С разрешения суда, я должен заявить,— громко и отчетливо произнес он,— что мой подзащитный, мистер Каупервуд, не считает себя виновным; такого же мнения придерживаются и двое из пяти судей филадельфийского верховного суда —высшей судебной инстанции нашего штата.

Одним из слушателей, наиболее заинтересованных всем происходящим, был Эдвард Мэлия Батлер, только что вошедший в зал из соседней комнаты, где он разговаривал со знакомым судьей. Угодливый служитель доложил ему, что сейчас будет объявлен приговор Каупервуду. Батлер находился в суде с самого утра под предлогом какой-то неотложной надобности, на самом же деле, чтобы не пропустить этого момента.

— Мистер Каупервуд показал,— продолжал Стеджер,— и его показание было подтверждено другими свидетелями, что он являлся только агентом того джентльмена, виновность которого впоследствии была признана этим же составом суда. Он утверждает,— и с ним согласны двое из пяти членов верховного суда нашего штата,— что в качестве агента он имел все права и полномочия не сдавать в амортизационный фонд на шестьдесят тысяч долларов сертификатов городского займа в тот срок, в который, по мнению районного прокурора, он обязан был это сделать. Мой подзащитный — человек исключительных финансовых способностей. Из многочисленных письменных обращений к вашей чести в его защиту вы могли убедиться, что он пользуется уважением и симпатией огромного большинства наиболее почтенных и выдающихся представителей финансового мира. Мистер Каупервуд занимает весьма видное положение в обществе и принадлежит к числу людей, значительно преуспевших в своей сфере. Только жестокий и неожиданный удар судьбы привел его на скамью подсудимых.—я имею в виду пожар и вызванную им панику, которые так тяжело отразились на абсолютно здоровом и крепком финансовом предприятии. Вопреки вердикту, вынесенному судом присяжных, и решению трех из пяти членов филадельфийского верховного суда, я утверждаю, что мой подзащитный не растратчик, что никакой кражи он не совершил, что его напрасно признали виновным, а следовательно, он не может и нести наказания за преступление, которого не совершал.

Я уверен, что вы, ваша честь, не истолкуете превратно мои слова и те побуждения, которые заставляют меня настаивать на правильности всего мною сказанного; Я ни на минуту не собираюсь подвергать сомнению нелицеприятность данного состава суда или суда вообще, так же как не критикую самого судопроизводства. Я только глубоко скорблю о том, что злополучное стечение обстоятельств создало обманчивую види- мость, в которой трудно разобраться непрофессионалу, и что а силу этого стечения обстоятельств столь почтенный человек, как мой подзащитный, оказался на скамье подсудимых. Элементарная справедливость требует, по-моему, чтобы это было сказано здесь во всеуслышание и с полной ясностью. Я обращаюсь к вашей чести с ходатайством о снисхождении, и если совесть не позволяет вам совсем прекратить это дело, то я прошу вас хотя бы учесть и взвесить изложенные мною факты при определении наказания.

Стеджер вернулся на свое место, а судья Пейдерсон кивнул в знак того, что он выслушал все сказанное достопочтенным защитником и намерен отнестись к его словам со всем вниманием, которого они заслуживают, но не более. Затем он повернулся в сторону Каупервуда и, призвав на помощь все свое судейское величие, начал:

— Фрэнк Алджернон Каупервуд, одобренные вами присяжные заседатели признали вас виновным в краже. Ходатайство о пересмотре дела, возбужденное от вашего имени вашим защитником, было, после тщательного рассмотрения, отклонено, ибо большинство членов верховного суда безоговорочно согласилось с вердиктом присяжных, полагая, что он вынесен надлежащим порядком, на основании закона и свидетельских показаний. Ваше преступление не может не быть названо тяжким преступлением хотя бы уже потому, что крупная сумма денег, которой вы завладели, принадлежит городу. Вашу виновность усугубляет еще и то обстоятельство, что вы, для личных выгод, незаконно пользовались сотнями тысяч долларов из средств города, равно как и сертификатами городского займа. Максимальное наказание, предусмотренное законом за подобное преступление, следует считать весьма милосердным. Тем не менее суд должным образом учтет ваше прежнее видное положение и те обстоятельства, которые повлекли за собой ваше банкротство, равно как и ходатайства ваших многочисленных друзей и коллег по финансовой деятельности. Суд не оставит без внимания ни одного существенного факта из истории вашей карьеры.

Пейдерсон остановился, словно бы в нерешительности, хотя отлично знал, что скажет дальше. Он помнил, чего ждали от него "хозяева".

— Если из вашего дела нельзя извлечь иной морали,— продолжал он, перебирая лежавшие перед ним бумаги,— то оно все же послужит для многих весьма полезным уроком и покажет, что нельзя безнаказанно запускать руки в городскую казну и грабить ее под предлогом деловых операций, а также поможет многим понять, что закон обладает еще достаточной силой, чтобы постоять за себя и защитить общество.

— Суд приговаривает вас поэтому,— торжественно закончил Пейдерсон, меж тем как Каупервуд продолжал невозмутимо смотреть на него,— к уплате в пользу округа штрафа в пять тысяч долларов, к покрытию всех судебных издержек, одиночному заключению в Восточной исправительной тюрьме и принудительным работам сроком на четыре года и три месяца, со взятием под стражу до вступления приговора в силу.

Услышав это, старый Каупервуд опустил голову, стараясь скрыть слезы. Эйлин закусила губу и конвульсивно сжала кулаки, чтобы не расплакаться и подавить в себе ярость и негодование. Четыре года и три месяца! Какой бесконечно долгий пробел в его и в ее жизни! Но она будет ждать. Все лучше, чем восемь или десять лет, а она опасалась и такого приговора. Может быть, теперь, когда самое тяжелое будет позади и Фрэнк очутится в тюрьме, губернатор помилует его.

Судья Пейдерсон уже потянул к себе папки с делом Стинера. Он был доволен собой: финансисты теперь не могут сказать, что он не обратил должного внимания на их ходатайство в пользу Каупервуда. С другой стороны, и политические деятели будут удовлетворены: он наложил на Каупервуда почти максимальную кару, но так, что со стороны могло показаться, будто он учел обращенные к нему просьбы о снисхождении. Каупервуд сразу раскусил этот трюк, но не утратил своего Обычного спокойствия. Он только подумал, как это трусливо и гадко. Судебный пристав подошел к нему и хотел было увести его.

— Пусть осужденный еще побудет здесь,— неожиданно остановил его судья.

Секретарь уже назвал имя Джорджа Стинера, и Каупервуд в первую минуту не понял, зачем судья задерживает его, но только в первую минуту. Надо, чтобы он выслушал еще и приговор по делу своего соучастника. Стинеру были заданы обычные вопросы. Рядом с бывшим казначеем все время стоял его адвокат Роджер 0'Мара, ирландец по происхождению и опытный политик, консультировавший Стинера с первой минуты его злоключений; впрочем, сейчас и он не нашелся что сказать и только попросил судью учесть прежнюю честную жизнь его подзащитного.

- Джордж Стинер,— начал судья, и все присутствующие, в том числе и Каупервуд, насторожились.— Поскольку ваше ходатайство о пересмотре дела и об отмене приговора отклонено, суду остается лишь наложить на вас наказание, соответствующее характеру вашего преступления. Я не хочу отягчать нравоучениями и без того тяжелую для вас минуту. Но все же не премину сурово осудить ваши действия. Злоупотребление общественными средствами стало язвой нашего времени, и если не пресечь это зло со всей решимостью, то оно в конце концов разрушит весь наш общественный порядок. Государство, разъедаемое коррупцией, становится нежизнеспособным. Ему грозит опасность рассыпаться при первом же серьезном испытании.

Я считаю, что ответственность за ваше преступление и за все ему подобные в значительной мере ложится на общество. До последнего времени оно с непомерным равнодушием взирало на мошеннические проделки должностных лиц. Наша полигика должна руководствоваться более высокими и более чистыми принципами, наше общественное мнение должно клеймить позором злоупотребление государственными средствами. Недостаточная принципиальность общества и сделала возможным ваше преступление. Помимо этого, я в вашем деле не вижу никаких смягчающих обстоятельств.

Судья Пейдерсон для большего эффекта сделал паузу. Он близился к финальному взлету своего красноречия и хотел, чтобы его слова запечатлелись в умах слушателей.

— Общество вверило свои деньги вашей охране,— торжественно продолжал он.— Вам было оказано высокое, священное доверие. Вы должны были охранять двери казначейства, как серафим — врата рая, и пылающим мечом неподкупной честности грозить каждому, кто посмел бы приблизиться к ним с преступной целью. Этого требовало от вас ваше положение выборного представителя общества.

Учитывая все обстоятельства вашего дела, суд не может применить к вам меру наказания меньше максимальной меры, предусмотренной законом. Но согласно статье семьдесят четвертой Уголовного кодекса, суды нашего штата не вправе приговаривать к заключению в исправительную тюрьму на срок, истекающий между пятнадцатым ноября и пятнадцатым февраля, и эта статья заставляет меня снизить на три месяца тот максимальный срок, к которому я должен был бы приговорить вас, а именно: пять лет. Посему суд приговаривает вас к уплате в пользу округа штрафа в пять тысяч долларов,— Пейдерсон отлично знал, что Стинер не в состоянии выплатить эту сумму,— к одиночному заключению Восточной исправительной тюрьме и принудительным работам сроком на четыре года девять месяцев со взятием под стражу до вступления приговора в силу.

Судья положил бумаги на стол и задумчиво потер рукою подбородок; Каупервуда и Стинера поспешно увели. Батлер, вполне удовлетворенный исходом дела, одним из первых покинул зал суда. Убедившись, что все кончено и ей здесь больше нечего делать, Эйлин тоже торопливо пробралась к дверям, а через несколько минут после нее ушли отец и братья Каупервуда. Они хотели дождаться его на улице и проводить в тюрьму. Остальные члены их семьи с волнением дожидались известий дома. поэтому Джозефа немедленно отправили к ним,

Между тем небо заволокло тучами, день нахмурился, и, казалось, вот-вот пойдет снег. Эдди Зандерс, получивший на руки все относящиеся к данному делу бумаги, заявил, что нет нужды возвращаться в окружную тюрьму. Поэтому все пятеро — Зандерс, Стеджер и Фрэнк с отцом и братом — сели на конку, конечная станция которой всего на несколько кварталов отстояла от Восточной исправительной тюрьмы. Через полчаса все они уже стояли у ее ворот.

ДАЛЬШЕ >> Глава 53