*

События этих двух дней первой недели октября долго еще будут вспоминаться с мельчайшими подробностями. Во вторник той памятной недели старый Бен Россели, президент Первого Коммерческого Американского банка и внук его основателя, сделал заявление. Заявление неожиданное, мрачное, потрясшее сотрудников. Весть о нем разнеслась по всем уголкам огромного здания и вырвалась за его пределы. Самое удивительное заключалось в том, что оно было подобно грому с ясного неба: никакие его детали не просочились заранее.

О предстоящем заседании Бен Россели известил наиболее видных членов правления рано утром, застав одних дома за завтраком, а других буквально на пороге их кабинетов. Кроме того, были оповещены еще несколько человек, не членов правления. То были давнишние сотрудники банка, и старый Бен считал их своими друзьями. Всем им было сказано приблизительно одно и то же: их просили прибыть в конференц-зал башни главного корпуса к 11 часам утра.

И вот сейчас здесь, в конференц-зале находились все, кроме самого Бена. Человек двадцать наиболее приближенных людей тихо разговаривали, разбившись на группки, в ожидании его появления. Все стояли. Никто не решался первым подвинуть к себе кресло и сесть за блестевший от полировки бесконечно длинный директорский стол, рассчитанный на сорок человек.

Неожиданно поверх приглушенных разговоров раздался резкий голос: — Кто велел принести это?

Собравшиеся повернулись в сторону говорившего. Роско Хейворд, административный вице-президент и главный казначей банка, громко выговаривал официанту в белом смокинге, который вошел в зал с графинами хереса и разливал его по бокалам.

Хейворд, человек аскетического вида, слыл в Первом Коммерческом Американском банке (или, как называли его сокращенно, ПКА) убежденным трезвенником. Он демонстративно взглянул на часы, давая таким образом понять, что пить, да еще в такое время дня, просто кощунство. Кое-кто из сотрудников, взявших было бокалы, поставил их обратно на сервировочный столик.

— Распоряжение мистера Россели, сэр! — почтительно сообщил официант, не преминув добавить:— Херес экстракласса. Мистер Россели распорядился, чтобы был подан именно этот, сэр.

Коренастый мужчина в модном сером костюме, обернувшись к Роско Хейворду, сказал с улыбкой:

— Причем тут время, Роско? От экстракласса никогда не отказываются!

Алекс Вандервоорт, голубоглазый, светловолосый, с висками, чуть тронутыми сединой, тоже был административным вице-президентом банка. Добродушный и простецкий с виду, он в действительности был весьма упорным и дотошным, особенно в своем отношении к делу. Хейворд и Вандервоорт представляли собой как бы второй эшелон управления банка, следовавший за президентом, и хотя оба были достаточно корректны и готовы к тесному сотрудничеству, они во многом соперничали. Естественно, у каждого была своя свита единомышленников и клевретов в низших звеньях банковской администрации.

Алекс подошел к столику и взял два бокала хереса. Один бокал он демонстративно передал пикантной брюнетке Эдвине Дорси, единственной женщине в правлении ПКА.

Эдвина перехватила неодобрительный взгляд Хейворда. «Ну и пусть, какая уж тут разница»,—подумала она. Роско и так прекрасно знал, что она была верной сторонницей лагеря Вандервоорта.

— Спасибо, Алекс,—сказала она и взяла бокал. После некоторого замешательства остальные последовали примеру Алекса. Лицо Роско Хейворда выражало откровенное неудовольствие. Он хотел было сказать еще что-то, но передумал. В дверях появился вице-президент по безопасности и охране банка Ноллан Вэйнрайт. Он был одним из двух негров—членов правления, которые присутствовали здесь. Слегка повысив голос, он объявил:

— Миссис Дорси и джентльмены! Мистер Россели...

Разговор стих: в дверях стоял Бен Россели. Еле заметно улыбаясь, он переводил взгляд с одной группы присутствующих на другую. Против обыкновения Бен Россели сегодня не был ни жизнерадостен, ни бодр. Он вошел медленно, опираясь на трость. Никто прежде не видел его с тросточкой.

Мистер Россели протянул руку, пытаясь придвинуть к себе директорское кресло, но Ноллан Вэйнрайт, стоявший неподалеку, опередил президента и придвинул его кресло сам. Пробормотав слова благодарности, президент уселся и, обратившись к присутствующим, сказал:

— Заседание сегодня неофициальное, я вас долго не задержу. Если хотите, берите кресла и садитесь. Спасибо.

Последнее было адресовано официанту, который поднес Россели бокал хереса. Официант вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Кто-то придвинул кресло Эдвине Дорси, кое-кто и сам сел, но большинство осталось стоять.

Первым заговорил Алекс Вандервоорт.

— Судя по всему,—заявил он,—мы собрались здесь что-то отметить.—Он повертел в ладонях бокал хереса.—Поэтому—вопрос: что мы празднуем?

Бен Россели вяло улыбнулся:

— Я был бы не прочь что-либо такое отметить, Алекс. Увы, сегодня не тот случай... Просто я решил, что в этой ситуации бокал хереса совсем не повредит...

Он замолчал и неожиданно странное напряжение заполнило помещение. На лицах у всех появились тревога и озабоченность.

— Я умираю,—сказал Бен Россели.—Доктора сказали, что долго мне не протянуть. И я счел своим долгом сообщить вам об этом.

Он поднял свой бокал, взглянул на него и отпил глоток.

Если прежде в зале стояла просто тишина, то теперь она сделалась буквально пронизывающей. Никто не шелохнулся, никто не решался вымолвить ни полслова. Откуда-то издалека приглушенно доносились привычные звуки живущего своей жизнью огромного учреждения. Где-то стучала пишущая машинка, урчал кондиционер. За окном со свистом пронесся реактивный самолет, набирая высоту над городом. Старый Бен наклонился вперед, облокотившись о трость.

— Ну, ладно, не будем делать из этого драмы... Мы все старые друзья. Не так ли? Именно поэтому я вас всех здесь и собрал. И еще вот что: во избежание лишних и напрасных разговоров скажу следующее. Если бы у меня был хоть малейший шанс, я бы не стал вам всего этого говорить, а подождал бы хоть самую малость... Есть еще вопрос, который вас, вероятно, интересует. У меня рак легкого, прогрессирующий довольно быстро. И, как мне сказали, в достаточной степени запущенный. Так что, по всей вероятности, до Рождества я едва ли проскриплю...

Он снова замолчал, и внезапно вся его усталость и слабость стали очевидны в полной мере. Понизив голос, он добавил:

— Ну вот, теперь, когда вы все знаете, можете, если хотите, в любое удобное для вас время сообщить эту новость остальным.

Эдвина Дорси подумала, что не успеет этот зал опустеть, как новость пронесется по всему банку, словно пожар в прериях.

— Мистер Бен!—заговорил первым Поуп Монро, самый пожилой из присутствующих на совещании. Он был старшим бухгалтером отдела кредитов. Голос его дрожал.—Мистер Бен! Поверьте, я не нахожу слов... Вы нас просто ошарашили. Мы не знаем, что и сказать...

По залу пронесся шум голосов, больше похожий на единый стон, в нем слышались сожаление, грусть и симпатия. Перекрыв все это невнятное бормотание, голос Роско Хейворда прозвучал четко и резко:

— То, что мы можем и должны сказать...— В его голосе звучала уверенность, что именно он должен высказаться первым.—Мы должны сказать,—повторил он,— хотя это ужасающее известие потрясло нас, мы будем молиться в надежде на чудо. Ведь медицина так далеко шагнула вперед, способна задержать даже прогрессирующую болезнь, а иногда излечить ее!..

— Роско, я через все это уже прошел,— прервал Хейворда Россели, и в тоне его прозвучали острые нотки.—Что же касается докторов, то можете быть уверены: у меня были самые лучшие!

Наконец, справившись с собой, заговорил и Алекс Вандервоорт:

— Бен, мы ужасно расстроены! А я вдвойне, из-за той глупости, которую выпалил, когда вы вошли...

— Это насчет того, чтобы отметить? — Россели хмыкнул.—Забудьте, выбросьте из головы. Вы ведь ничего еще не знали.—Старик снова хмыкнул.—Ну, а кстати, почему бы и не отметить? Я прожил прекрасную жизнь! Не каждый может похвастаться, что прожил такую же. А это уже повод для того, чтобы, как вы сказали, отметить...

Он пошарил в карманах и беспомощно оглянулся вокруг:

— У кого-нибудь сигареты есть? Эти шарлатаны запретили мне курить.

Ему протянули сразу несколько пачек, хотя Роско Хейворд и проворчал сквозь зубы:

— А вы уверены, что вам следует это делать? Бен Россели взглянул на него не без иронии, но ничего не ответил. Ни для кого не было секретом, что хотя старик и уважал Хейворда за его финансовый талант, дружеских отношений между ними никогда не было.

Алекс Вандервоорт поднес Бену зажженную спичку, и президент жадно затянулся. Глаза Алекса увлажнились.

— С другой стороны, я могу кое-чему и порадоваться,— продолжал Россели.— Ну, скажем, меня предупредили, и я успею-таки связать кое-какие концы с концами.— Он выдохнул голубоватый дым.— Конечно, есть о чем горевать, есть, есть...

Все отлично понимали, что имел в виду Бен Россели. У него не осталось наследника. Единственный его сын был убит на второй мировой войне, а совсем недавно любимый и подававший большие надежды внук погиб в этой бессмысленной бойне во Вьетнаме...

В тот день мало кто понимал, что это был последний визит Бена Россели в банк. Сотрудники подходили к нему, жали руку, бормоча какие-то наивные слова. Когда подошла очередь Эдвины Дорси, она чмокнула его в щеку, а он подмигнул ей.

*

Роско Хейворд, пожалуй, первым покинул зал заседаний. Административный вице-президент и главный казначей должен был срочно решить две проблемы, вытекавшие из того, что он только что узнал. Первой была необходимость обеспечить гладкую, без заминок, смену власти после смерти Бена Россели. Вторая заключалась в том, чтобы на пост президента был назначен он, Роско Хейворд, и ни в коем случае никто другой.

Хейворд сознавал, что был бы бесспорной кандидатурой, если бы не Алекс Вандервоорт, чей авторитет среди банковских служащих стоял, пожалуй, выше. Однако в Совете директоров (а в конечном счете именно этот Совет играл решающую роль) больше шансов на успех было у Хейворда.

Тонко знавший банковскую политику, организованный, с чутьем, работавшим как хороший локатор, и цепким умом, Хейворд начал планировать свою кампанию еще там, в конференц-зале.

Во-первых, необходимо было срочно созвониться со всеми членами Совета директоров, причем Роско Хейворд был намерен звонить, соблюдая строжайшую тактическую очередность. Он положил перед собой телефонный список и строго-настрого приказал секретарше ни с кем его не соединять. Кроме, разумеется, лиц с вопросами, не терпящими отлагательства. Помимо этого, он распорядился не пропускать к нему в кабинет никого из рядовых сотрудников.

— Дверь должна быть закрыта,—сказал Хейворд.

С традицией «открытых дверей» в ПКА, традицией, которая уходила корнями в прошлое столетие и тщательно соблюдалась Беном Россели, пора было кончать. Ну, а уж в данный момент изолироваться от всего— самое главное...

Хейворд заметил на утреннем заседании, что из всего Совета директоров Первого Коммерческого банка присутствовали только двое, да и те были личными друзьями Бена Россели. Вероятно, поэтому они и были приглашены. А это означало, что остальные пятнадцать членов Совета до сих пор пребывали в блаженном неведении относительно приближающейся смерти президента. Хейворд торопился сделать так, чтобы все пятнадцать получили это зловещее известие лично от него.

Таким образом, решил Хейворд, он приобретет два немаловажных преимущества. Первое: потрясающее и неожиданное известие, поступившее непосредственно от него, установит некий инстинктивный союз между ним, Роско, и любым другим человеком, которому он передаст это известие по телефону. Второе: некоторые директора, возможно, будут обижены на то, что Россели не счел нужным известить их заранее. Особенно если учесть, что рядовые сотрудники узнали о случившемся раньше, чем они. И Роско Хейворд был намерен на этом недовольстве сыграть.

Раздался звонок. Секретарша соединила Хейворда с первым в его списке членом Совета директоров. Затем последовал еще один звонок, и еще один. К сожалению, не все в этот момент оказались на месте. Но Дора Каллагэн, его опытная и преданная помощница, ухитрялась разыскать даже тех, кто выехал за город. Примерно через полчаса после того, как был сделан первый звонок, Роско Хейворд вводил в курс событий достопочтенного Гарольда Остина.

— Мы все тут, в банке, конечно, ужасно взволнованы и огорчены,—говорил Роско.—То, что Бен сказал нам, просто невероятно, это какая-то фантастика!..

— Боже!—только и вымолвил Остин, причем голос его в телефонной мембране словно выражал все отчаянье, на которое способен человек.

Гарольд Остин был подлинным, что называется, столпом города, старожилом в третьем поколении. Когда-то, очень давно, он прослужил один срок в Конгрессе, отчего и приобрел право на титул «достопочтенного» Гарольда Остина. Он очень любил, когда к нему обращались именно так. Теперь он владел крупнейшим рекламным агентством в штате и был ветераном в Совете директоров, пользуясь довольно сильным влиянием в этом солидном органе.

Расчет Роско Хейворда был верным. Намек на то, что он не без умысла поторопился лично сообщить Остину о скорой смерти старого Бена, затронул именно ту сторону, на которой и хотел сыграть Хейворд.

— Я, конечно, понимаю, что все очень сложно,— с чувством говорил Хейворд,—но, честно говоря, кое-что показалось мне весьма необычным. Да, да... Весьма! Больше всего я озабочен тем, что в первую голову Бен не поставил в известность членов Совета директоров. А на мой взгляд, так только и следовало поступить. Поймите меня правильно: поскольку никто из них еще ничего об этом не знает, я считал своим долгом проинформировать вас и всех остальных немедленно...

— Я полностью согласен с вами, Роско,—с не меньшим чувством прозвучал в ответ голос Остина в мембране.—Я считаю, что нас должны были поставить в известность в первую очередь, и я очень благодарен вам за то, что вы вспомнили о нас.

— Спасибо, Гарольд. В такое время никто не знает, что лучше. Ясно одно: кто-то должен взять в свои руки бразды правления.

Обращение по имени к своим коллегам Хейворду всегда давалось легко. Он, впрочем, и сам был из здешних старожилов и чувствовал себя как рыба в административных волнах штата. Он входил в «истэблишмент», или, если хотите, был равным членом того кружка, который в старину в Англии называли «компашкой старых ребят». Его личные связи выходили за пределы штата, тянулись в Вашингтон и кое-куда еще. Хейворд гордился своим социальным положением и дружбой со многими высокопоставленными лицами. Он любил напоминать людям о своей родословной, уходившей к одному из отцов-основателей, подписавших Декларацию независимости.

Продолжая разговор, он сказал;

— Есть еще одна причина, в силу которой я счел необходимым осведомить членов Совета. Она заключается в том, что печальная новость относительно Бена распространится мгновенно и наверняка плохо отразится на делах всего банка.

— Не сомневаюсь,—ответил достопочтенный Гарольд.—И не удивлюсь, если пресса, пронюхав об этом, начнет задавать всякие вопросы, копаться... Вы понимаете меня?

— Вот именно! Совсем не та реклама, в которой мы нуждаемся. Она может создать у вкладчиков неприятное настроение. Не говоря уже о том, что это скажется и на биржевой котировке наших акций...

Наступила пауза.

Роско Хейворд с наслаждением чувствовал, как напряженно заработал мозг его собеседника. И немудрено: клан семьи Остинов, возглавлявшийся достопочтенным Гарольдом, владел в ПКА солидным вкладом. Хейворд не отказал себе в удовольствии даже подсказать:

— Ясное дело, если Совет предпримет быстрые и энергичные действия с тем, чтобы уверить держателей акций и вкладчиков, как, впрочем, и общественность, что потери будут невелики, то все можно будет быстро поправить...

— Боюсь, что друзей Бена не утешить тем, что потери будут невелики!—сухо заметил Гарольд Остин.— Каковы бы они ни были...

— Я не это имел в виду,—поправился Роско.—

И, кроме того, мое сочувствие и горе, уверяю вас, чрезвычайно велики. Во всяком случае, у меня на сердце так же тяжело, как и у всех остальных.

— Ну, а что, собственно, вы надумали предпринять, Роско?

— Вообще говоря, Гарольд, необходима преемственность власти. И на мой взгляд, особенно важно проследить за тем, чтобы на самом верху осуществление руководства не застопорилось ни на один день! Поймите меня правильно. Возможно, никто не относился с таким искренним уважением к Бену, как я, но даже при всеобщей любви к нему мы не можем умолчать вот о чем. Наш банк слишком долго был в руках одного человека. Посмотрите вокруг: нигде ничего подобного не наблюдается уже много лет! Ни один банк не может достичь существенных успехов при такой постановке дела. Во всяком случае, нельзя претендовать на место в первой двадцатке национальных банков, если всем заправляет один человек. Увы, существуют и противоположные мнения в среде банковских аутсайдеров. Им кажется, что так может продолжаться вечно. Я полагаю, что наиболее влиятельные члены Совета развенчают, наконец, это вредное заблуждение...

Хейворд понял, что его собеседник крепко задумался, прежде чем что-либо ответить. Он ясно представил себе Остина, этого стареющего повесу, очень интересного внешне, не по возрасту вызывающе одетого, с прекрасно подстриженной серостальной шевелюрой. Вероятно, как и всегда, он курил в этот миг огромную сигару. Нет, нет, достопочтенный Гарольд был далеко не дурак и не фанфарон. Напротив, у него была репутация хитрого, преуспевающего и очень цепкого бизнесмена.

Наконец тот проговорил:

— Я склонен думать, что ваша мысль насчет преемственности очень верна. И я согласен с тем, что преемник Бена Россели должен быть назначен немедленно. Больше того: его имя должно быть названо еще до смерти Бена.

Хейворд внимательно слушал, стараясь не упустить даже малейшей интонации в голосе собеседника.

— Я думаю, что этим человеком должны стать вы, Роско. Вы, как никто, подходите для этой должности, и я об этом задумывался уже неоднократно. Ваши деловые качества, опыт, твердость и здравость мысли придутся здесь весьма кстати. Поэтому я твердо обещаю гам свою поддержку. Конечно, найдутся и другие члены Совета, которые меня полностью поддержат. Мне почему-то кажется, что вы не будете иметь ничего против...

— О, да. Я вам необычайно признателен...

— Не скрою от вас, милый Роско, что, возможно, я кое-когда буду просить о чем-либо. Ха-ха-ха! Как говорится, рука руку моет. Это—шутка, понятно...

— Ну, что вы, что вы... Напротив, все это вполне естественно...

— Вот и отлично. Значит, мы прекрасно понимаем друг друга!

— Уф...—Положив трубку, Роско Хейворд решил, что все идет более чем удовлетворительно. Гарольд Остин был человеком слова и прочных привязанностей. За ним, как за сейфовой стеной.

Кстати, и все предшествующие телефонные переговоры были успешными. При беседе с другим директором, Филиппом Йохансеном, президентом «Мидконтинент-резина», Роско обнаружил, что возникла еще одна приятная возможность. Йохансен вдруг заявил вполне откровенно, что у него всегда не ладились дела с Алексом Вандервоортом, чьи идеи он считал почти бредовыми.

— Ну, Алекс действительно не ортодокс,—примирительно проговорил Хейворд,—И, потом, у него есть ряд личных проблем. И я не совсем уверен, что эти проблемы идут в ногу с нашим банком...

— Какие еще проблемы?—живо заинтересовался Иохансен.

— Ну, видите ли... Я бы не хотел говорить... Да уж ладно: прекрасный пол. Дамочки. Вы понимаете, что мне не совсем удобно об этом говорить...

— Нет, это очень важно, Роско! Разговор останется между нами, поэтому продолжайте, продолжайте, я вас прошу!

— Видите ли, во-первых, у Алекса есть трудности семейного порядка. Это—раз. Во-вторых, он путается с одной дамочкой на стороне... А в-третьих, она, помимо всего прочего, принадлежит к левым активистам! Имя ее часто мелькает в печати, но совсем не в том контексте, который способствовал бы укреплению банковского авторитета... Я иногда думаю, в какой степени она влияет на Алекса? Да. И все-таки, как я уже сказал... Мне все это очень неприятно, и мне даже где-то жаль милого Алекса, поэтому...

— Вы были абсолютно правы, рассказав мне об этом, Роско!—горячо воскликнул Иохансен.—Я убежден, что директора Совета обязаны об этом знать. Значит, говорите, она из левых? Да?

— Увы. Ее имя—Марго Бреккен.

— Да, да, я, кажется, уже кое-что о ней слышал. И не могу сказать, что это доставило мне удовольствие.

Хейворд улыбнулся. Все шло, как по маслу!